Он представил себе, что, после того, как, возвещая начало Страшного суда, протрубит труба архангела Гавриила, отец вздрогнет и откроет мертвые белые глаза…
А потом, цепляясь руками за черные края огромной дубовой бочки и разбрызгивая вокруг винный остро пахнущий спирт, выберется наружу…
А потом, впервые за много лет неподвижности и темноты, снова окажется под ярким голубым небом…
Себастьян улыбнулся, потому что следующей его догадкой была та, что после суда отец, скорее всего, с охотой вернется в свою ставшую за много лет родной бочку с нескончаемыми, пополняемыми божьей волей запасами спирта. И то, что со стороны может показаться адом, на деле будет самый настоящий Эдем.
Себастьян счастливо рассмеялся. Давно уже он не чувствовал такого облегчения.
***
В конце мая Мигель узнал, что старшему лейтенанту Дельгадо присвоили очередное звание капитана. Самого Мигеля из-за всех этих передряг уже дважды забывали включить в очередной наградной список. Но поздравить Диего было надо, и только лейтенант хотел сходить и сделать это, как в дверь кабинета постучали.
— Да, войдите!
В дверной проем осторожно заглянул капрал Альварес.
— Господин лейтенант, — недоуменно пожал он крупными покатыми плечами. — К вам Сесил Эсперанса.
— Кто?!
— Сесил Эсперанса, — виновато, явно понимая, что такого быть не может, развел руками капрал.
— Ну, что ж, зови, — растерянно хмыкнул Мигель и откинулся на спинку стула.
Десятки раз он пытался хоть как-то привести в законное русло то, что делает Сесил, и столько же раз его ставили на место, а теперь — надо же — сам пришел!
За дверью прокашлялись, и в кабинет вошел младший из братьев Эсперанса.
— Здравствуйте, Санчес, — пытаясь выглядеть независимым, Сесил вытащил из кармашка платок и протер очки.
«Крепко же его прижало!» — подумал Мигель.
— У нас проблемы, Санчес, — отстраненно, как бы не желая никого огорчать этим известием, произнес младший Эсперанса.
— Ну, вот, наконец-то и у вас проблемы, — мягко улыбнулся начальник полиции, — а не только у меня.
— Вы не поняли, — покачал головой Сесил. — Я сказал, у нас проблемы.
— То есть? — непонимающе сощурился Мигель.
— Энрике Гонсалес с каторги вернулся, — Сесил невольно скривил губы. — По амнистии…
Мигель смущенно хмыкнул. К этой новости он готов не был, хотя в самом факте освобождения невиновного человека ничего дурного не видел.
— Наверное, это не так плохо… — потер он подбородок. — А в чем проблема-то?
— Это ведь вы его посадили, — не слишком вежливо напомнил Сесил. — А он, похоже, обид не прощает…
Мигель тяжело вздохнул. На самом деле Энрике посадил алькальд, но объяснять это Сесилу он вовсе не считал необходимым.
— Вот и у меня… — продолжил Сесил, и его щека нервно дернулась вверх, — уже профсоюз организовал, народ мутит. Вы бы приняли меры, господин лейтенант.
«Раньше надо было думать», — зло подумал Мигель и мстительно улыбнулся.
— А что же вы ко мне прибежали? Или фалангисты уже не в цене? И потом, какие у вас конкретно к нему претензии? Он что, украл у вас что-то?
— Я думаю, он готовит кое-что похуже… — покачал головой Сесил. — И если его немедленно не посадить…
— Если у вас есть конкретные доказательства, пожалуйста, посажу, — оборвав собеседника на полуслове, поднялся из-за стола Мигель и вразвалочку подошел к окну. — А так… без доказательств? И вообще, Сесил, он с подачи вашей семейки уже пять лет ни за что ни про что отсидел. Не хватит ли с него? А? Как вы думаете, сеньор Эсперанса?
Сесил снова дернул щекой, четко, по-военному повернулся и, не прощаясь, вышел. Мигель проводил его взглядом и постучал в стену, отделяющую его кабинет от дежурной комнаты.
— Альварес!
— Да, иду! — отозвался из-за стены капрал, тяжело протопал по коридору и заглянул в дверь. — Что прикажете, господин лейтенант?
— Энрике Гонсалес с каторги вернулся, — сообщил Мигель. — По амнистии.
Альварес терпеливо слушал; он знал, что это еще не все.
— И… знаешь что, Альварес… — забарабанил пальцами по столу начальник полиции. — Найди-ка ты мне его адресок.
* * *
Первым делом начальник полиции зашел в прокуратуру, где узнал, что амнистия коснулась бывшего конюха семьи Эсперанса лишь благодаря его хлопотам. Пока уволенный из полиции Мигель работал на маслозаводе, повторный суд снял с Энрике сугубо уголовное обвинение в похищении трупа, посчитав его недостаточно доказанным, и на конюхе осталось только то, что сфабриковали ему в Сарагосе, — участие в вооруженном антиправительственном формировании. В результате простой конюх оказался в разряде политических узников и, естественно, с приходом новой власти попал под амнистию.