– Дождь фартуком собирала, – сказала она и, приподнявшись на цыпочки, подставила ему алые губы.
Карев повесил перед солнцем на колья сапоги и стал отряхать с мокрых штанов грязь.
– Иди, замою… Филиппа нет, – обняла его за плечи. – Тес пилит.
Обмыл ноги и, сжав горсть, плеснул на нее. По щекам ее с черными мушками грязи покатилась вода, она подбежала к луже, хотела брызнуть ногой, но, поскользнувшись, упала.
Поднял и со смехом понес на крыльцо.
Лимпиада стирала рукавом рубахи грязь и, закрасневшись, качала ногами.
– Костя, – притиснула она его голову, – милый, не уходи. Как хорошо-то!
Навстречу, повиливая хвостом, выбежал с веселым лаем Чукан и, оскаливая зубы, ловил мотавшийся на ноге Лимпиады башмак.
К вечеру в сторожку вернулся Филипп и стал рассказывать, как били деда Иена в холодной.
– В остроге сидит, сердешный, – говорил он. – Скоро, наверно, погонят.
– Жалко, – вздыхала Лимпиада, – хороший мужик был.
Прояснившееся небо опять заволоклось тучами, и сверкавшая молния клевала космы сосен.
Филипп чиркнул спичку и, подлезая под божницу, засветил лампадку.
В дверь кто-то заскребся; Лимпиада отворила и увидела кошку.
– Милая, – нежно протянула руки, – где ты пропадала? Я давно уж не сержусь на тебя.
Посадила на колени, стала гладить.
Облезлые волосы спадали на сарафан и белели, как нитки.
Кошка пучила глаза и, мурлыча, сама гладилась об ее руки.
– Ты убил… – покосился с пеной у рта пристав, – ты убил?..
– Я, – отозвался дед Иен. – Говорю, что я.
– Связать его! – крикнул он мужикам. – Да с понятыми в холодную отправить.
Дед Иен сам протянул руки и заложил их назад.
– Вяжи покрепче, Петро, – сказал он мужику, – а то левая рука выскочит.
– Ладно, – мотнул головой Петро, – ты больно-то не горячись, мы ведь для близиру.
Спотыкаясь, пошел вперед, и на губах его застыла светлая улыбка.
Пристав толкнул его на крыльцо холодной и ударил по голове тростью.
По щеке зазмеилась полоска крови.
– Эй, – крикнул грозно Петро, – ты что делаешь! – и, схватив замахнувшуюся трость, сломал о худощавое колено пополам.
– Ты не хрындучи! – затопал пристав. – Я тебя, сукин сын, в остроге сгною!
– Видал?.. – показал ему кулак Петро. – Мы такую шваль-то видывали.
– Молчать! – крикнул, покраснев, как вареный рак, и ударил его по щеке.
Петро размахнулся, и кулак его попал прямо в глаз приставу.
Покачнулся и упал с крыльца в грязь. Над бровью вскочила набухшая шишка, и заплывший глаз сверкнул, как кровяное пятно.
– Ой, караул! – закричал он и, поднявшись на корточки, побежал к Пасику.
– Ну, дед, сиди, – сказал Петро, – а я теперь скроюсь, а то, пожалуй, найдут, по обличию узнают.
– Прощай, Петро, – обернулся дед, подавая развязать руки. – Мне теперь, видно, капут – дух вон и лапти кверху.
– Прощай, дед. Спасибо тебе за все доброе, век не забуду, как ты выручил меня в Питере.
– Помнишь?
– Не забуду.
Обнявшись, с кроткой печалью сняли шапки и расстались.
– Жалко, – ворчал Петро, – таких и людей немного остается.
Дед Иен велел сторожу открыть дверцу холодной и, присев на скамейку, стал перевертывать онучи.
– Бабка-то теперича у кого твоя останется? – болезно гуторил сторож.
– Э, родной, об этом тужить неча, общество знает свое дело. Не помрет с голоду.
– Так-то так, а как постареет, кто ходить за ней станет?
– Найдутся добрые люди, касатик. Не все ведь такие хамлеты.
Говор смолк. Слышно было, как скреблась за переборкой мышь. В запаутинившееся окно билась бабочка.
Наутро к селу с гудом рожков подъехали стражники. В руках их были плети и свистки.
Впереди ехал исправник и забинтованный пристав. Подъехали к окну старосты, собрали народ и стали читать протокол.
– «Мы обязываем крестьян села Чухлинки выдать нам провожатого при аресте крестьянина Иена Иеновича Кавелина, – громко и раздельно произнес исправник. – В противном случае общество понесет наказание за укрывательство».
– На вас креста нет, – зашумели мужики. – Неужели мы будем смотреть, кого кто-либо из вас посылает с каким поручением. Гляди на нас, – обернулись все лицами к приставу, – узнавай, кого посылал вчера.
– Мошенники! – кричал пристав. – Мы вас на поселение сошлем!
– Куда хошь ссылай, нам все одно. Кому Сибирь, а нам мать родная.
Деда Иена привели на допрос под конвоем.
– Так ты заявляешь, Кавелин, что совершил убийство без посторонних?