Последние отзывы

  60  

Как я уехала? Меня вызвал командир: «Надо! «Мы воспитаны на этом слове, у нас привычка. На пересылке лежит на голом матраце молодая девчонка и плачет:

– У меня дома все есть: четырехкомнатная квартира, жених, любящие родители.

– Зачем приехала?

– Сказали, что здесь трудно. Надо!

Я ничего оттуда не привезла, кроме памяти. Будь ты проклят, Афганистан! Эта война никогда не кончится, наши дети будут воевать. Дочка опять вчера сказала:

– Мама, никто не верит, что ты была в Афганистане…»

Прапорщик, начальник секретной службы

«Не говорите при мне, что мы – жертвы, что это было ошибкой. Не произносите при мне этих слов. Я не разрешаю.

Мы воевали хорошо, храбро. За что вы нас? Я целовал на коленях знамя, я дал присягу. Мы так воспитаны, что это свято, раз ты поцеловал знамя. Мы любим Родину, мы ей верим. Я люблю её, несмотря ни на что. Я ещё на этой войне, я ещё не вернулся… Под окном «стрельнет» выхлопная труба – животный страх. Звон разбитого стекла – животный страх… В голове пусто-пусто… Звенящая пустота в голове… Звонок междугородного телефона… Как автоматная очередь… Я не разрешу все это перечеркнуть. Я не могу топтать свои бессонные ночи, свои муки. Не могу забыть холодок по спине в пятидесятиградусную жару…

…Ехали на машинах и орали песни во всю глотку. Окликали, задирали девчонок, с грузовика они все красивые. Мы ехали весёлые. Попадались трусы:

– Я откажусь… Лучше тюрьма, чем война.

– На, получай! – Их били. Над ними издевались. Они даже убегали из части.

Первый убитый. Его вытащили из люка. Он сказал: «Хочу жить…» – и умер. Как невыносимо после боя смотреть на красоту. На горы, на сиреневое ущелье. Хочется все растрелять! Или тихий-тихий становишься, ласковый. Другой парень умирал долго. Лежал и, как ребёнок, который только-только научился говорить, называл и повторял все, что встречал глазами: «Горы… Дерево… Птица… Небо…» Так до самого конца.

Молодой царандой, это у них милиционер:

– Я умру, Аллах заберёт меня на небо. А ты куда попадёшь?

Куда я попаду?!

Попал в госпиталь. Приехал ко мне в Ташкент отец:

– После ранения ты можешь остаться в Союзе.

– Как я останусь, если мои друзья там?

Он коммунист, но ходил в церковь, ставил свечку.

– Зачем ты это делаешь, отец?

– Мне надо вложить во что-то свою веру. Кого мне ещё просить, чтобы ты вернулся?..

Рядом лежал парень. К нему приехала мать из Душанбе, привезла фрукты, коньяк:

– Хочу сына дома оставить. Кого просить?

– Давай, мать, лучше выпьем твой коньяк за наше здоровье.

– Хочу сына дома оставить…

Выпили мы её коньяк. Целый ящик. В последний день услышали: у одного из наших в палате обнаружили язву желудка, кладут в медсанбат. Шкура! Мы его лицо стёрли для себя из памяти.

Для меня – или чёрное, или белое… Серого нет… Никаких полутонов…

Нам не верилось, что где-то целый день дождь, «грибной» дождь. Наши архангельские комары над водой гудят. Выжженные шершавые горы… Поджаренный колючий песок… И на нем, как на большой простыне, наши окровавленные солдаты лежат… У них отрезано все мужское… Записка: ваши женщины никогда не родят от них сыновей…

А вы говорите – забыть?!

Возвращались: кто с японским магнитофоном, кто чиркал музыкальными зажигалками, а кто в стираном-перестираном «хэбэ» и с пустым дипломатом.

Почему нет книг? Нет стихов? Нет песен об Афгане, которые мы все пели? Мы воевали хорошо, храбро. Нас наградили орденами… Говорят, что нас, «афганцев», и без орденов узнают, по глазам.

– Парень, ты из Афгана?

А я иду в советском пальто, в советских ботинках…»

Рядовой

«Может, она жива, моя девочка, она где-то далеко… Я все равно рада, где бы она ни была, только бы жила. Так я думаю, так этого мне хочется, очень хочется! И вот мне приснился сон… Вот она пришла домой… Взяла стул и села посреди комнаты… Волосы длинные у неё, очень красивые, рассыпались по плечам… Она их так отбросила рукой и говорит: „Мама, ну что ты меня все зовёшь и зовёшь, ты ведь знаешь, что я прийти к тебе не могу. У меня муж, двое детей… У меня семья“.

И я ещё во сне сразу вспомнила: когда её похоронили, прошёл, наверное, месяц, мне подумалось – она не убита, а её украли… Мы, бывало, идём с ней по улице, на неё оглядываются… Она высокая, и эти волосы льются… Но мне никто не верил… А тут я получила подтверждение, что догадка моя верная, она живёт…

Я – медик, я всю жизнь считала, что это – святая профессия. Очень её любила, поэтому и доченьку увлекла. А теперь проклинаю себя. Не будь у неё этой профессии, она осталась бы дома и жила. Теперь мы с мужем только вдвоём, у нас никого больше нет. Пусто, ужасно пусто. Вот вечером садимся, вот смотрим телевизор. Сидим, молчим, иногда слова за весь вечер не произнесём. Только когда начинают петь, я заплачу, а муж застонет – и пойдёт. Вы не представляете, что здесь, в груди… Утром надо идти на работу, а встать не можешь. Такая боль! Я другой раз думаю, что не встану и не пойду. Буду лежать, буду ждать, чтобы взяли меня к ней. Позвали…

  60