— Только для мужчин.
— И что же нам делать?
— Ступайте в «Рабиа Балхи».
Из толпы выскочила молодая женщина:
— Я только что оттуда. Там ничего нет — ни чистой воды, ни кислорода, ни лекарств, ни света.
— Вот туда и отправляйтесь, — отрезал охранник.
Люди загомонили. Посыпались оскорбления. В воздухе просвистел камень.
Талиб вскинул автомат и дал очередь в воздух. Его напарник взмахнул хлыстом.
Толпа быстро рассеялась.
В приемной «Рабиа Балхи», насквозь провонявшей потом, мочой, табаком и карболкой, было полно женщин в бурках и детей. Лопасти потолочного вентилятора не двигались. Духота стояла страшная.
Мариам усадила стонущую Лейлу у облезлой стены.
Лейла, обхватив живот обеими руками, раскачивалась взад-вперед.
— Тебя осмотрят, Лейла-джо. Уж я добьюсь.
— Живее, — поторопил Рашид.
Перед окошком регистрации переругивалась и толкалась очередь, многие с детьми на руках. У двойных дверей в процедурную тоже теснился народ. Талиб-охранник никого не пускал.
Мариам тараном врезалась в толпу, вовсю работая локтями. Ее пихали, пинали, обзывали и даже пытались схватить за лицо. Мариам отмахивалась, выворачивалась, напирала и неудержимо продвигалась вперед.
«Вот на что приходится идти матерям, — думала Мариам, раздавая толчки направо-налево. — Какие уж тут приличия».
Ей вспомнилась мать. Какая бы Нана ни была, она не избавилась от ребенка, приняла на себя позор, выносила и родила харами — и воспитала неблагодарную дочь. А та предпочла Джалиля. Дурочка была, не понимала, что такое мать.
Внезапно перед Мариам выросла медсестра в грязно-серой бурке до пят. К ней обращалась молодая женщина, чья накидка была насквозь пропитана кровью.
— У моей дочери воды давно отошли, а ребеночек все не появляется, — накинулась на медсестру Мариам.
— Я с ней говорю, — прорыдала окровавленная. — Дождись своей очереди.
Вся толпа всколыхнулась, словно трава под ветром.
— Моя дочь упала с дерева и сломала локоть, — надрывался кто-то у Мариам за спиной.
— А у моей дочки кровавый понос, — подхватила другая женщина.
— Температура у нее есть? — спросила медсестра. Мариам не сразу поняла, что обращаются к ней.
— Нет.
— Кровь идет?
— Нет.
— Где она?
Мариам поверх голов указала на место, где сидела рядом с Рашидом Лейла.
— Мы ею займемся, — пообещала медсестра.
— Когда?
— Не знаю. У нас всего двое врачей, и обе сейчас на операции.
— У дочки боли, — настаивала Мариам.
— У меня тоже! — завопила окровавленная. — Жди своей очереди!
Мариам оттеснили в сторону. Перед ней теперь были только затылки и спины.
— Погуляйте пока, — прокричала медсестра Мариам. — И ждите.
Уже стемнело, когда медсестра позвала их. В родовой палате было восемь коек, между ними ни ширм, ни занавесей. Зато персонал укутан с головы до ног. Две женщины рожали. Лейлу уложили на кровать у самого окна, замазанного черной краской. Из стены торчала треснутая раковина, над ней свисали с веревки перемазанные кровью хирургические перчатки. Вода из крана не шла. Посреди комнаты большой алюминиевый стол, верхняя часть прикрыта одеялом, нижняя пуста.
— Живых кладут наверх, — устало сказала Мариам женщина с соседней койки, заметив ее недоумевающий взгляд.
Докторша — маленькая, похожая в своей темно-синей бурке на птичку без клюва — говорила резко и отрывисто:
— Первый ребенок?
— Второй, — сказала Мариам.
Лейла вскрикнула, выгнулась дугой и вцепилась Мариам в руку.
— Были сложности с первыми родами?
— Нет.
— Вы ее мать?
— Да, — соврала Мариам.
Докторша приподняла накидку, вытащила странный металлический инструмент в форме конуса и, откинув бурку Лейлы, прижала ей к животу. Сначала одним концом, послушала минуту, потом другим.
— Сейчас я должна пощупать ребенка, хамшира.
Она сдернула с веревки перчатку, надела, положила одну руку Лейле на живот, а другую глубоко засунула внутрь. Та всхлипнула. Закончив свое дело, докторша передала перчатку медсестре, которая сполоснула ее водой из чашки и опять повесила на веревку.
— Вашей дочери необходимо сделать кесарево сечение. Знаете, что это такое? Мы разрежем ей утробу и извлечем ребенка. У него тазовое предлежание.
— Не понимаю.