22 
Улочка привела на площадь со скамейками и деревьями, где в зловонии и гаме черно теснились стервятники. На площади лежала дохлая лошадь, а в одной двери курицы клевали рассыпанную еду. В некоторых домах провалились крыши и лежали тлеющие шесты, а на пороге церкви стоял осёл.
Они присели на скамью, и Спроул стал раскачиваться туда-сюда, прижав к груди раненую руку и морщась от солнечного света.
Что делать-то будешь? спросил малец.
Воды бы раздобыть.
Ну а вообще?
Не знаю.
Хочешь, попробуем вернуться?
В Техас?
А куда ж ещё.
Ничего у нас не выйдет.
Ну, это ты так считаешь.
Ничего я не считаю.
Он снова закашлялся, держась за грудь здоровой рукой, словно задыхаясь.
Что с тобой, простыл?
Чахотка у меня.
Чахотка?
Спроул кивнул.
Приехал вот здоровье поправить.
Малец глянул на него. Покачал головой, встал и направился через площадь к церкви. На старых резных деревянных карнизах расселись грифы. Он поднял булыжник, швырнул в них, но они даже не шелохнулись.
Тени на площади вытянулись, и по растрескавшейся глине улиц завивалась пыль. Высоко по углам домов сидели, растопырив крылья, вороны-падальщики, точно маленькие чёрные епископы, выступающие с проповедью. Малец вернулся к скамье, поставил на неё ногу и опёрся на колено. Спроул сидел, как и раньше, прижимая к себе руку.
Житья не даёт, сучка, проговорил он.
Малец сплюнул и бросил взгляд вдоль по улице.
Лучше бы нам заночевать здесь.
Думаешь, нормально?
А что?
А если индейцы вернутся?
Зачем им возвращаться?
Ну, а если есть зачем?
Не вернутся они.
Спроул всё баюкал руку.
Вот был бы у тебя нож, сказал малец.
Вот был бы он у тебя.
С ножом здесь можно было бы мяса раздобыть.
Я не хочу есть.
Надо бы по домам пройтись и посмотреть, что там.
Валяй.
Надо найти, где спать.
Спроул поднял на него глаза.
Мне никуда не надо.
Ну, как знаешь.
Спроул закашлялся и сплюнул.
Ну и ладно.
Малец повернулся и зашагал по улице.
Дверные проёмы были невысокие, и, входя в прохладные помещения с земляным полом, приходилось нагибаться, чтобы не задеть притолоку. Внутри — лишь спальные тюфяки, иногда — деревянный ларь для снеди. И так дом за домом. В одном — почерневший и тлеющий остов небольшого ткацкого станка. В другом — человек с натянувшейся обугленной плотью и запёкшимися в глазницах глазами. Ниша в глинобитной стене с фигурками святых в кукольных нарядах, с грубо вырезанными из дерева и ярко раскрашенными лицами. Иллюстрации из старого журнала на стене, маленькая фотография какой-то королевы, карта таро — четвёрка кубков. Связки сушёных перцев и несколько сосудов из тыквы-горлянки. Стеклянная бутыль с травами. Снаружи — голый немощёный двор, огороженный кустами окотильо, и обрушенная круглая глиняная печь, в которой подрагивало на солнце чёрное свернувшееся молоко.
Он нашёл глиняный кувшин с фасолью и несколько сухих лепёшек, отнёс их в дом в конце улочки, где ещё тлели угли сгоревшей крыши, подогрел еду в золе и поел, сидя на корточках, словно дезертир, мародёрствующий в развалинах брошенного города.
Когда он вернулся на площадь, Спроула там не было. На всё вокруг опустилась тень. Малец пересёк площадь, поднялся по каменным ступеням церкви и вошёл. Спроул стоял на паперти. Из высоких окон на западной стене падати длинные контрфорсы света. Скамей в церкви не было, а на каменном полу грудами лежали тела человек сорока — со снятыми скальпами, голые, уже обглоданные, — они забаррикадировались от язычников в этом доме Божием. Прорубив дыры в крыше, дикари перестреляли их сверху, и пол усеивали стрелы — их вырывали, чтобы снять с тел одежду. Жертвенники повержены, дарохранительница разграблена, и великий спящий Бог мексиканцев изгнан из своей золотой чаши. Примитивистские образы святых в рамах висели на стенах криво, словно после землетрясения, а мёртвый Христос в стеклянном гробе валялся, расколотый и осквернённый, на полу в алтаре.
Убитые лежали в огромной луже крови своего последнего причастия. Она застыла и теперь походила на пудинг, испещрённый следами волков и собак, а по краям засохла и растрескалась, как бургундская керамика. Кровь растекалась по полу тёмными языками, заливала плитки, текла по паперти, выщербленной ногами нескольких поколений верующих, тонкой струйкой вилась по ступенькам и капала с камней среди тёмно-красных следов падальщиков.
22 
