Особенно,... 
73 
Я позволил себе поделиться с Вами всем изложенным, дабы показать Вам, как опасно рассказывать даже самые невинные вещи. Как снежный ком, они со всех концов обрастают грязью.
Сердечно Вам преданный А. Чижевский.
P.S. В Калуге думаю пробыть ещё 5–6 дней. Ваш А. Ч.».
«Циолковский — Чижевскому
20 мая 1928 г.
Глубокоуважаемый Александр Леонидович, сейчас получил Ваше письмо и немедленно хочу Вас успокоить или хоть облегчить. В течение целого года я ни у кого из знакомых не был (кажется, не ошибаюсь). Но одному или двум знакомым на улице говорил следующее:
Сам в „моей автобиографии“ я не написал ни одного слова, но разрешил инж. Ивановскому составить её по тем автобиографическим сведениям, которые рассеяны в моих книжках. Гонорар получил (75 рублей) инж. Ивановский. Я очень ему благодарен, хотя сам бы написал не совсем так. (Судя по сплетням, пожалуй, не следовало бы этого говорить.)…
Про Вас ничего дурного я не мог говорить, так как ничего нехорошего про Вас не знаю. Напротив, я всегда с открытым негодованием опровергал все направленные против Вас сплетни. Так, например, сплетню о дядюшке, которую я слышал несколько лет тому назад. Кроме того, я считаю себя Вашим должником и потому невольно по человеческой слабости скорее преувеличиваю Ваши качества, чем умаляю. Это письмо в опровержение гнусных слухов Вы можете показать.
Всегда Ваш К. Циолковский.
Вы хотели у меня быть. Что же не пришли? Подпись в „Огоньке“ моя, так как я разрешил её поставить инж. Ивановскому, сообщите адрес инж. Ивановского (и имя), так как он желал знать впечатление от празднования 70-летия».
(Вероятно, у Циолковского и Чижевского была причина прибегать в переписке к эзопову языку).
По случаю юбилея Президиум ОСОАВИАХИМа выступил с ходатайством перед соответствующими инстанциями об увеличении пенсии ученому и выделил ему единовременное пособие в размере 600 рублей. Совет народных комиссаров РСФСР по неизвестным причинам не поддержал ходатайства общественной организации. Сам же Константин Эдуардович более всего ждал положительного решения по вопросу о целесообразности продолжения работы над дирижаблем его конструкции. Однако после бурных обсуждений Бюро содействия изобретательству при Всесоюзном совете народного хозяйства (ВСНХ) согласилось с отрицательным заключением ЦАГИ, где недолюбливали Циолковского и тормозили любые его проекты. Впереди его любимое детище ждало ещё немало мытарств.
Почему же металлический дирижабль Циолковского так и не взлетел в небо, а многолетние титанические усилия по реализации этой идеи ограничились испытаниями моделей? Причин здесь несколько. И несовершенство технологий (в частности, невозможность обеспечения высокопрочной спайки тонких металлических листов), и выдвижение на первый план авиационной (а затем и ракетной) техники, и трудности с эксплуатацией и наземным базированием огромных летательных аппаратов. Нельзя сбрасывать со счетов и козни недоброжелателей, обосновавшихся во всякого рода экспертных советах и профильных министерствах. Не исключено также прямое вредительство — как со стороны внутренних, так и внешних врагов в лице разветвленных западных спецслужб и особенно германской разведки, о чем Чижевскому говорил сам Циолковский.
* * *
Зато 75-летний юбилей Циолковского отмечала вся страна. Начались торжества в Калуге. Поздравления приходили отовсюду. «С чувством глубочайшего уважения поздравляю Вас, Герой труда», — телеграфировал в Калугу Максим Горький. 9 сентября 1932 года большой зал Клуба железнодорожников не мог вместить всех желающих. Выступая перед собравшимися Циолковский сказал:
«Товарищи, я не могу громко говорить, так как страдаю хронической болезнью гортани и, кроме того, сегодня весь день беседовал с корреспондентами и представителями организаций. Поэтому слишком устал. Устал не потому, что мне исполнилось семьдесят пять лет, а всякий бы устал на моем месте.
Мне совестно, что мой юбилей вызвал столько хлопот, ведь, может быть, мои изобретения не осуществятся. Вот то, что я работал сорок лет учителем, я считаю несомненной заслугой, но меня мучает мысль, что я ем хлеб, может быть, незаслуженно: я сам не пахал и не сеял, а был только учителем. Я изо всех сил стремился к работе: работал изо всех сил, все каникулы проводил в труде, производил опыты по сопротивлению воздуха, а главным образом все вычислял. К семнадцати годам моей жизни я уже знал высшую математику, хотя должен сказать, что ни одной науки хорошо не знал. Я знал понемногу все, а математику я знал настолько, насколько она была мне нужна для разрешения всех вопросов, которыми я занимался. Теперь я нахожусь в сомнении, заслуживаю ли я того, что сейчас вижу.
73 
