43 
— Благослови вас Бог! — тихо сказал номер Е.17, когда проходил мимо Квинеллы.
Он очень осторожно спрыгнул на рельсы, видимо, опасаясь, как бы рана вновь не начала кровоточить, пересек пути, почти не видимый в темноте, и взобрался на противоположную платформу.
На какой-то момент он, казалось, остановился в нерешительности, но потом, увидев, что они наблюдают за ним, опустился и лег между спящими.
— Это очень благоразумно с его стороны, — прошептал Рекс.
— Но почему он не уходит сразу? — спросила Квинелла.
— Потому что те, кто его разыскивает, караулят его у выходов из вокзала и в течение ближайших нескольких часов будут тщательно проверять всех, кто покидает станцию.
— Действительно! Теперь я понимаю, — воскликнула Квинелла.
Она подняла глаза на Рекса, стоящего рядом, и спросила:
— Что вы будете делать с тем донесением, которое он передал вам? И как вы сможете передать его тому человеку в Дели?
— Какое донесение и какой человек? — спросил Рекс.
Он сказал это с деланным удивлением, как бы поддразнивая ее, и она поняла, что он без слов предлагает ей забыть обо всем, что здесь произошло.
Он стал собирать с пола черные волосы, грязную одежду, снятую с номера E.I 7, перепачканные кровью комки ваты — и свернул все это в один сверток.
Потом он с сожалением посмотрел на пятна крови, оставленные нежданным гостем на светлом ковре.
— Я смою их, — уверенно сказала Квинелла.
— Каким образом? — спросил он.
— Холодной водой, — ответила она.
— Ах да, конечно, — сказал он, — не беспокойтесь, я сделаю все сам.
Он намочил полотенце и принялся энергично тереть ковер. Вскоре пятна исчезли, но полотенце превратилось в грязную тряпку.
Будто отвечая на молчаливый вопрос Квинеллы, он сказал:
— Не беспокойтесь! Ехать на север нам еще долго — я вполне успею избавиться и от полотенец, и от всего остального.
Он осмотрел все вокруг, проверяя, не осталось ли еще каких-нибудь следов пребывания их гостя.
— Как жаль, что мы не смогли накормить его как следует, — посетовала Квинелла.
— Ну, теперь-то он не будет голодать и сам сумеет раздобыть себе деньги, — заметил на это Рекс. — Вообще-то опиум притупляет чувство голода, а кроме того, народ всегда не прочь пополнить список своих добрых дел, накормив святого человека.
— Хорошо, что вы догадались изменить ему внешность. Мне кажется, теперь его и родная мать с трудом узнает. Он англичанин?
— А о ком это мы разговариваем? — поинтересовался Рекс.
Квинелла вздохнула:
— Вы со мной очень нелюбезны. А ведь это я впустила его. И даже не закричала.
— Вы вели себя просто замечательно, — сказал Рекс совсем другим тоном, — и вы поступали так, как я от вас и ожидал.
— Вы говорите это, чтобы сделать мне приятное, или я и в самом деле со всем справилась хорошо?
Квинелла, как ребенок, ждала его похвалы.
— Вы все сделали очень хорошо, — сказал он, — а так как вы моя жена, то такое может с нами случаться и впредь. Завтра, когда у нас будет время, у, я расскажу вам что-нибудь интересное — о чем вам так не терпится узнать.
— Вот это правильно, — улыбнулась Квинелла.
Она встретилась с ним глазами, и впервые за эти несколько часов ей пришло в голову, что на ней ничего нет, кроме прозрачной ночной рубашки, а он обнажен до пояса.
И это не только Индия с ее многообразными религиями и народностями, с ее захватывающей душу красотой, но и что-то еще, очень важное.
Один сильный мира сего борется с другим, а Реке оказался в самом пекле — в самом центре этого противостояния.
«Я помогла ему сегодня, постараюсь помогать и дальше», — решила Квинелла.
Вернувшись в свою спальню, Рекс старательно разрезал грязную одежду, снятую с номера Е.17, на мелкие кусочки.
Было бы большой ошибкой оставлять сверток рядом с железной дорогой, за которой вполне могли установить усиленное наблюдение в связи с прохождением поезда особого назначения.
«Никогда не рискуй напрасно» — это был девиз, который накрепко засел в головах тех, кто участвовал в Большой Игре, как и другой — «никогда не оставляй улик».
Убрать обрезанные волосы не стоило большого труда. Он разделил их на мелкие клочки и через час, когда поезд уже набрал скорость. Открыл окно и стал пускать их по ветру постепенно — чуть ли не по одному волоску.
С полотенцем тоже было, просто. Он разорвал его, повозил по полу, а потом намочил и выбросил наружу — как сделал бы любой ленивый слуга, не желающий утруждать себя стиркой.
43 
