Особенно,... 
55 
— Хочешь, подскажу тебе один ресторан — хорошая кухня и цены умеренные, — Маша удовлетворенно похлопала себя кончиками пальцев по щекам, под глазами, совершая какие-то ритуальные движения. — Мы там в прошлом году отмечали что-то всей съемочной группой.
— Какой группой? — задумавшись, переспросил Лев.
— Съемочной.
— Ах, да, конечно.
Так они оказались шестого марта в «Подворье» — небольшом уютном ресторане, который пару лет назад появился в тихом центре города и имел репутацию приличного заведения. И все-таки Щеголеву было не по себе. Он привык к домашней кухне, к неповторимой атмосфере, которую создавала вокруг него и гостей Юлия. Она умела быть незаметной, и в то же время все держалось на ней. Но подчеркивать это она никогда не позволяла себе. Ей нравился второй план, который по сути и был основным, определяющим.
Щеголев налил себе в рюмку коньяка и задумчиво обвел взглядом гостей. Они, казалось, уже забыли о поводе, собравшем их вместе. Так всегда бывает. Вначале некоторая скованность, потом шумное веселье, пошловатые шутки, что должно говорить о том, что компания расслабилась. Все перезнакомились и вели непринужденные разговоры ни о чем. Глядя на гостей, Щеголев ощутил тоску. Он любил встречаться с друзьями, хотя с каждым годом на это общение оставалось все меньше времени. Работа отнимала его и у семьи, и у друзей.
Раздался громкий смех Маши, и Лев недовольно посмотрел на нее. Она кокетливо проводила рукой по волосам, а ученый секретарь института, в котором работал Щеголев, что-то нашептывал ей на ушко. Его раскрасневшееся лицо блестело. Он старался произвести впечатление на юную особу, выделявшуюся среди привычной команды. Она выбрала его в собеседники, и это льстило его самолюбию. Почему-то Щеголеву не понравилась та показная независимость, с которой держалась Маша. Он отвел взгляд и поднял рюмку, приглашая присоединиться к нему сидящих рядом, и повернулся в пол-оборота к Андрееву.
— Слушай, Сан Саныч, давай за детей наших. За Анфису, Наташу.
— С удовольствием, — Андреев понимающе смотрел на друга. — И за внучка твоего, за Андрюшку. На кого похож-то?
— На меня, — ответил Лев и одним глотком выпил содержимое рюмки. — Он так похож на меня, что, глядя на его маленькое личико, я, будто в зеркале, вижу себя. Таким был я сорок лет назад. Хорошо, хоть до этого дожил. Пока это самое светлое, что есть в моей жизни.
— Дожил? Тебе еще рановато такое говорить. В сорок лет-то, — заметил Андреев.
— Мне сто сорок, Саня.
Щеголев махнул рукой. С некоторых пор ему казалось, что жизнь его тянется долго и безрадостно, а главное, бесцельно. Она потеряла смысл, оказавшись в цепких руках молодой и прагматичной женщины. Лев смотрел на ее улыбающееся лицо, светившееся от сознания собственной значимости, и ловил себя на мысли, что больше не замечает того очарования, которое покорило его при знакомстве. Он никак не находил в ней ничего такого, что могло толкнуть его на безумный шаг. Теперь уход из семьи он рассматривал именно как помутнение рассудка, временную невменяемость, состояние некого транса, в который ввела его Пожарская.
Мысли приобретали все более мрачный оттенок. Может быть, на него подействовал выпитый коньяк? Нет, дело не в этом. Последнее время Щеголев чувствовал себя крайне неуютно рядом с Машей. Вместо логичного сближения происходило обратное — они отдалялись друг от друга, мотивируя все загруженностью на работе, усталостью. Даже близость с Машей для него имела какой-то безнадежный оттенок. В ней больше не было взрыва эмоций, придающего силы, после которого хочется жить. Он чувствовал, что его любовь принимают, снисходят до нее. Он терял уверенность в себе как мужчина, потому что постоянно ловил на себе чуть насмешливый взгляд Маши. Как будто на словах все было красиво. Она целовала его, приговаривая, что он — самое волнующее приключение в ее жизни. Щеголеву меньше всего хотелось считать себя приключением. Он думал, что все гораздо серьезнее. Он поставил все в своем размеренном и устоявшемся существовании с ног на голову, а эта девчонка позволяет себе относиться к нему, как к модному аксессуару, время существования которого ограничено.
Маша стала особенно категоричной и грубоватой вскоре после того, как он стал свободным. Если бы она вела себя по-другому… Иногда Щеголеву казалось, что она едва терпит его присутствие рядом. Холостой Щеголев стал для нее обременительным. Она словно тяготилась тем, что приходилось тратить время на заботу о нем. И забота эта была поверхностной, словно вымученной, довеском, от которого пока не получалось отделаться. Пожарская не пыталась узнавать о его слабостях, привычках, вкусе, со своей стороны всякий раз открывала Льву очередную подробность своего характера, гастрономических пристрастий. Он уже знал ее любимый цвет, любимую книгу, любимое блюдо, духи… Список был внушительный, а она знала только то, что его внешний вид должен соответствовать должности. В этом направлении она действовала четко, привлекая свою стиральную машину-автомат. Маша исправно стирала и гладила сорочки, наглаживала воротнички, вычищала костюмы и следила за тем, чтобы его обувь блестела. Это было единственное, что ее на самом деле волновало — впечатление, которое производит ее мужчина. Остальные компоненты комплекса внимания и заботы она всеми правдами и неправдами перекладывала на Щеголева. Для него это было в новинку, потому что за долгие годы с Юлией он привык к другому распределению обязанностей в семье. Хотя его нынешнее положение великовозрастного бойфренда никак не укладывалось в семейные рамки. И честно говоря, Щеголев не спешил делать еще один революционный шаг в этом направлении.
55 
