Особенно,... 
66 
Марк снова глотнул уже остывшего, едва теплого чая и глянул на Кузьму.
Птица имела вид грустный: красивый клюв опущен, в глазках-пуговках нет привычного огня, нет жажды жизни. Зажившее крыло не прижимается полностью к телу.
«Ничего, — мысленно сказал Марк попугаю. — Мы еще повоюем, Кузьма! Мы еще повоюем!» Верил ли он сам в эти мысли! Нет. Скорее это была обычная патетика, которой каждый советский человек напитывается из газет и потом всю жизнь несет в себе, думая, что это и есть воля к победе и прочие боевые качества. А может, все и наоборот…
Последние дни и ночи были туманными.
Марк Иванов и Кузьма не выходили на улицу и держали форточки закрытыми — надо было беречь здоровье, и Марк, прекрасно понимая это, берег его за двоих.
На днях позвонит товарищ Урлухов из ЦК и сообщит Марку свое решение: куда им ехать. А так не хочется уезжать осенью!
Может, бумаги, написанные врачом Центрветлечебницы, в которых описывалось здоровье обоих: Кузьмы и Марка, может, эти бумаги, лежащие теперь у Урлухова, облегчат в ближайшем их жизнь?
Марк мечтал. Мечта была простая, но слишком довоенная.
Хотелось в Крым, в санаторий «Украина» где фасад админздания украшен белоснежными статуями тружеников и тружениц. Как там было хорошо!
Урлухов позвонил на следующий день после полудня.
— Как самочувствие, товарищ артист? — спросил он. Марку очень хотелось пожаловаться, но чувствовал он себя в общем-то неплохо.
— Вы знаете, товарищ Урлухов, то, что вы прислали нам, уже кончилось. Со вчерашнего дня на одном чае сидим… И без сахара…
— Война, товарищ Иванов, война ведь! — ответил начальник. — Сытых сейчас нет и еще долго не будет!
— Но, товарищ Урлухов, Кузьме надо силы восстанавливать! Он две строфы прочитать еще может как-нибудь с трудом, а потом задыхается… Ему бы крупы какой-нибудь. Товарищ Урлухов!
— У вас же кило пшена было еще два дня назад — выразил удивление товарищ Урлухов.
— Съел… — негромко признался Марк, жалостно глядя на телефонную трубку.
— Что вы там шепчете? Что с крупой?
— Съел! — чуть громче произнес Марк и в то же время чуть отодвинул трубку ото рта.
— Стыдно должно быть, товарищ артист. Птицу больную объедаете, а уже сколько лет вместе выступали!
Марку действительно стало стыдно. Он покосился на Кузьму, но тот сидел на внешнем куполе клетки. И не двигался, молчал.
— Товарищ Урлухов, — умоляюще попросил Марк. — Ну последний раз… Пусть ему привезут, клянусь — не съем больше ни одного зернышка…
— Ладно. Не клянитесь! — Урлухов на другом конце провода тяжело вздохнул.
— Я чего вам звоню? Я же звоню сказать. Еще недельку отдохните, а потом на Урал! Там на заводах выступать будете в пересменку. Люди по шестнадцать часов работают, понимаете?
Марк молча кивнул.
Глава 16
Уже неделю, как в Новых Палестинах шел снег; снег беспрерывный огромными хлопьями сыпался с неба, и все было им покрыто, даже если б кто залез на крыши человеческих коровников, то и там этого снега было б по колено. Люди сидели у печей, греясь и просто пережидая зиму, которая только-только началась. Все было к этой зиме готово — и для скота корм, и для людей пища, и дрова. И поэтому довольное спокойствие царило в Новых Палестинах.
Женщины кормили грудью младенцев, сидя на своих лавках. Одни из мужиков играли в камешки на щелбаны, другие в карты, третьи потихоньку попивали самогон, заедая прихваченным с завтрака хлебом и мясом.
Детишки, те, что были повзрослее, выглядывали в окна, прорезанные в стенах коровника поздней осенью. Стекло, привезенное из ближнего колхоза в обмен на копченое мясо, было мутновато, но мальчишкам и девчонкам все равно было интересно смотреть через него на двор.
Ближе к выходу из главного коровника пристроились бригадир и еще два мужика. От нечего делать и из добрых побуждений они мастерили салазки, постукивая молотками и повизгивая рубанками на длинном грубо сколоченном верстаке.
В коровник заглянула укутанная в пуховый платок баба. Крикнула:
— Глаша! Ты тут?
— Дверь закрой! — заорал на нее бригадир, подняв голову от верстака. — Давай или сюда, или туда!
Баба испуганно зашла и прихлопнула за собой дверь.
— Глаша! — снова выкрикнула она.
— Че тебе? — ответил женский голос.
— Давай на кухню, Степанида заболела!
— А, иду! — спокойно сказала Глаша. И снова стало тихо, только шум столярного инструмента иногда звучал.
66 
