122 
Некогда Герцен уже описывал этот переход от либерализма к сервильности, к служилому состоянию. А преданная служба, она заводит далеко. Искренний либерал, мягчайший по натуре хомяк, постепенно доходит до того, что оправдывает угнетение тех самых рабочих, которых он некогда возмечтал освободить, оправдывает все то, что некогда вызывало его гнев, — но ведь сегодня угнетение, унижение, оброки, налоги, убийства — сегодня все это делается с прогрессивной точки зрения, во имя цивилизаторских идеалов.
Это уже случалось с либерализмом не раз, Герцен описал нравственную эволюцию либерализма подробно — попробуйте подставить в его рассказ современные факты, диагноз останется тот же. Я приведу развернутую цитату из Герцена, снабдив ее комментариями из нашей, современной истории.
Герцен: «Либералы всех стран, со времен Реформации, звали народы на низвержение монархически-феодального устройства во имя равенства, во имя слез несчастных, во имя страданий притесненного, во имя голода неимущего».
Наше время: Российские интеллигенты, либералы в душе, звали народ свой на свержение коммунистического ига, опостылевшего тоталитаризма. Российские говоруны солидаризировались с либералами всех стран во имя тех несчастных, коих тоталитаризм довел до лагерей. В либеральных призывах поминали обездоленных крестьян, которых сажали за украденный с поля колосок, рабочих, которых гробили на трехсменной работе в шахте, бесправных тружеников, привязанных пропиской к одному месту жилья и работы. Поминали ущемленные нацменьшинства, солдат, гибнущих по прихоти партийных фанатиков. Поминали униженную колхозами деревню и отсталую промышленность. Ведь не за себя одного — но за весь угнетенный народ русский страдает румяный либерал. Чего бы стоили либеральные аргументы, если бы они не опирались на нужды многих миллионов.
Герцен: «Они (либералы. — М. К.) радовались, гоняя до упаду министров, от которых требовали неудобоисполнимого, они радовались, когда одна феодальная подставка падала за другой, и до того увлеклись, наконец, что перешли собственные желания».
Наше время: Либеральные депутаты перешерстили всех коммунистических бонз, швырнули партбилеты на стол, от души порадовались, гоняя своих былых начальников, — теперь они сами выходили в начальство, и с лучшими, гуманнейшими намерениями. Они восседали на трибунах Открытых и Полуоткрытых обществ, раздавали гранты верным и брали себе законные вознаграждения. Они упивались своим значением — и заигрались, им померещилось, что их роль в России непомерно велика, без их мудрого совета народ пропадет. Постепенно, чтобы сохранить и утвердить свою значительность, им пришлось войти в союзы с банкирами и гэбешниками, с авантюристами, юрами и убийцами. Они оправдывали себя тем, что строительство новой экономической модели требует гибкой реальной политики — и жали руки отвратительным людям, делающим отвратительные дела. Чеченские головорезы с фальшивыми авизо; западные спекулянты, прикинувшиеся филантропами; партийные коррупционеры объявившие себя собственниками заводов; рекетиры, ставшие депутатами, гэбешные офицеры, назначенные владетелями нефтяных месторождений — всей этой дряни поналезло в друзья к либералам, но ведь ради благой цели! Рожи мерзейшие — но цели блистательные! И либералы утешали себя: а как же иначе построить рыночное общество? То самое долгожданное рыночное общество, в котором наш обездоленный народ заживет припеваючи.
Герцен: «Они опомнились, когда из-за полуразрушенных стен явился — не в книгах, не в парламентской болтовне, не в филантропических разглагольствованиях, а на самом деле — пролетарий, работник с топором и черными руками, голодный и едва одетый рубищем. Этот «несчастный обделенный брат», о котором столько говорили, которого так жалели, спросил, наконец, где же его доля во всех благах, в чем его свобода, его братство».
Наше время: Постепенно знакомство либералов с богатыми мерзавцами обросло приятными подробностями: брифингами с шампанским, конференциями в дорогих гостиницах, дефиле мод, глянцевыми журналами, бутиками и дачами. Стиль жизни менялся стремительно. Вот они уже на зарплате у филантропически настроенного гангстера, вот уже министр (взяточник и негодяй, но милейший просвещенный человек) включает их в состав делегации, вот уже они сблизились с западными либералами — и видят на Западе-то все именно так и устроено. Хочешь быть либералом — ну изволь, дружи с банкиром. Хочешь быть прогрессивным художником — ну брат, тогда дружи с куратором, который дружит с галеристом, который дружит с банкиром. Тут есть определенные правила игры. Цивилизация, порядок, открытое общество — и в этом обществе есть законы! А вы как хотели? Назад, в пещеры тоталитаризма? Что, кому-то не хватило еды? Так может быть, этот неудачник сам виноват — плохо работал? Нам-то всего хватает. И когда так называемый народ стал роптать, что ему чего-то там на этом празднике не додали, либерал внимательно посмотрел на этот народ — и словно в первый раз его увидел. И возмутился либерал в сердце своем. Грязный народ, нецивилизованный, варварский, если называть вещи своими именами. Мы кладем силы и старания, думаем о его благе, пишем неустанно свободолюбивые заметки в печать — а они все такие же скоты. Не исключено, что этот народ питают (страшно вымолвить!) националистические настроения. Мы здесь выпиваем и закусываем в просвещенной интернациональной компании, без границ и барьеров, мы стоим над узкими национальными интересами во имя прогресса, а они?! И либерал сурово погрозил пальцем своему отсталому народу: чтоб без национализма! Чтобы без этих, знаете ли, коммунистических настроений! Развели здесь красно-коричневую заразу! Обратно в сталинские лагеря захотели, смерды? Смотрите, позову своего нового знакомого — генерала КГБ, он вам живо порядок даст!
122 
