Особенно,... 
110 
«Мне придется оставить ее». Марк сравнил наблюдаемую сцену – Уинтер, актриса, такая счастливая – с тем, что он мог дать ей в будущем, – Уинтер, его жена, одна в квартире, ждет, борется с разочарованием, ожесточается.
Больше всех потерял он, сказал он Уинтер прошлым летом, имея в виду ее отца, который был лишен огромной радости узнать свою милую дочь. «Больше всех потеряю я, Уинтер», – подумал теперь Марк.
Марк знал, что милая, любящая Уинтер найдет другую любовь, другое счастье, другую радость.
О себе Марк этого сказать не мог.
Перерыва на ленч не было, потому что к часу съемочный день закончился. Марк подождал, пока Уинтер переоденется. Потом рука об руку они пошли по кампусу в Сад скульптур.
Там они сели на залитую солнцем лужайку, где девять месяцев назад началось все это волшебство.
«Попроси меня поехать с тобой, Марк. Доверься мне, доверься нам, доверься нашей любви».
«Я так люблю тебя, Уинтер. Слишком люблю, чтобы позволить тебе ехать».
– Уинтер, – тихо начал Марк. – Предстоящий год, два предстоящих года будут похожи на те рождественские дни.
– Снег, – с надеждой прошептала она. – Рождественское печенье и вечная угроза подцепить сальмонеллу.
Марк с любовью улыбнулся ей. «Выходи за меня, Уинтер Карлайл».
Сердце Уинтер совершило прыжок, когда она увидела этот взгляд Марка. «Разве ты не любишь меня, Марк? Ты же хочешь и меня, и нашего ребенка!»
Живо представив себе Уинтер, загнанную в ловушку, одинокую, не снимающуюся в кино, ждущую его, Марк отогнал сильнейшее желание попросить ее стать его женой.
– Ничего не выйдет, Уинтер.
Взгляд Марка стал суровым, голос охрип, когда он произносил эти слова. На одно ужасное, потрясающее мгновение Уинтер восхитилась, каким он оказался отличным актером. Этот любящий взгляд, такой убедительный, тоскующий, но все – игра.
– Знаю, Марк, – услышала Уинтер свой голос.
Она тоже умеет играть. Ее голос может быть спокойным, даже веселым и беззаботным, как будто ей абсолютно все равно! Марк ни за что не догадается, что ее сердце разлетается вдребезги. Она сможет сыграть всю свою жизнь под крик страдающего сердца: «Он тебя не хочет! А ты ему и поверила!»
Марк ждал, что она возразит. Если бы она запротестовала, он бы не устоял. Он попытался бы ради нее, но сказал бы внезапно наполнившимся болью фиалковым глазам эгоистичную правду: «Я тебя люблю. Я тебя хочу. Попробуем вместе?»
Но красивые глаза Уинтер не наполнились болью, а сейчас она уже поднялась, собираясь уходить.
– Думаю, будет лучше, если ты сегодня же перевезешь свои вещи из моей квартиры, Марк. Я ненадолго уеду в поместье, чтобы не мешать тебе. Прощай.
Потрясенный Марк молча смотрел, как Уинтер поворачивается и уходит.
Он чуть не бросился за ней. Но какой в этом смысл? Если она ведет себя так же храбро, как он, потому что это единственно правильное решение и они оба это знают, тогда зачем растягивать прощание на несколько длительных, омытых слезами часов? И если она вовсе не храбрилась, а собиралась ответить ему: «Нет, я не пойду за тебя, Марк», тогда тем более.
Их жизнь в те семь недель после возвращения Марка из Бостона страшно отличалась от их жизни прошлым летом и осенью. Они оба были очень заняты и до смешного мало времени проводили вместе. Уинтер казалась отстраненной и погруженной в свои мысли, но Марк логически предположил, что это результат эмоционального и физического напряжения из-за съемок «Любви», да еще добавилась болезнь в феврале.
Но может быть, Уинтер решила, что их любовь закончилась, и ждала его назначения в Массачусетскую больницу, чтобы сообщить ему об этом, когда новая мечта сможет сменить потерянную.
Марк вздохнул. Все кончено. Так и должно было случиться. Если это то, чего хотела Уинтер, если это не опечалило ее, тогда даже лучше.
Марк смотрел, как исчезает Уинтер, растворяется, как в тот волшебный вечер в июне прошлого года. Он смотрел, и ее образ затуманился навернувшимися слезами, и он прошептал:
– Прощай, моя драгоценная Золушка.
Свой второй, самый лучший, спектакль в своей жизни Уинтер сыграла на следующее утро на пляже в Малибу, когда снималась последняя сцена «Любви».
– Я никогда тебя не разлюблю, – прошептала Уинтер, ее фиалковые глаза сияли обещанием вечности.
Уинтер снова и снова шептала эти слова с разрывающимся от боли сердцем, играя Джулию, сердце которой пело от любви и радости.
Наконец благодарный Питер повернулся к Стиву и с улыбкой спросил:
110 
