Последние отзывы

  266  

Женщина еще не знала, что делать с ним. И когда думала, как сказать ему об этом, просто и прямо, слова не получались; она боялась открыть дверь тому, что не могла держать под контролем.

Но даже если бы и смогла сказать это, время еще не пришло. Анна знала. Сначала нужно было рассказать ему кое о чем.

Он помог ей, заговорив о Доре. Он сделал это непринужденно, но на то были причины. «П р о ш л о е отошло на задний план. Где и должно находиться». Джош хотел, чтобы она так и сделала. Отодвинуть прошлое на задний план. Пришла пора сделать это.

Она поставила чашку на столик и повернулась к нему.

– Я хочу рассказать тебе о том, что случилось со мной много лет назад. Я никогда не говорила об этом, я была не в состоянии говорить. Мне было тринадцать лет. Моя мать умерла, когда мне было семь, мы с Гейл жили у Мэриан и Фреда. У всех в семье были дома на расстоянии нескольких кварталов один от другого, и почти всегда у дедушки все собирались на воскресный обед. Делалось это по приказу дедушки, но, думаю, всем эти обеды нравились. Кроме Винса. Он терпеть не мог правила, установленные другими, и я уверена, если не показывал этого, то только из-за боязни поссориться с моим дедушкой. Мне кажется, Итан Четем был единственным человеком, которого Винс когда-либо боялся.

Анна смотрела в пространство, на огни Эдфу недалеко от яхты, смотрела на темные воды реки, окружавшие их, но видела лишь дом Мэриан, столовую с обоями в цветочек, на длинный двор за стеклянными дверьми, зеленой, ровной и бархатистой лужайкой сбегавший к озеру, и лес, где она разговаривала со своей воображаемой подругой. Как ее звали? Она забыла. Она с нею разговаривала, вспомнила Анна, и писала дневник, когда Винс...

– Что случилось, когда тебе было тринадцать лет? – спросил Джош, возвращая ее назад.

– Винс изнасиловал меня, – сказала она.

Ее сердце сжалось от стыда и боли, от шока, который она испытала, услышав саму себя, впервые произнося вслух эти слова.

У Джоша перехватило дыхание.

– Боже мой, Боже мой, – выдохнул он.

Он догадывался об этом, но не мог подготовиться к тому удару, который последует, когда услышит это от нее; не мог быть готовым ни к муке в ее голосе, ни к убийственной ярости, которая охватила его. Он видел Анну и Винса – попытался не представлять себе этого в образах, но уже видел, как запрокинулась голова Анны, как Винс сгибает ее и вопит, насилуя ее. Он не мог этого выдержать.

– Боже мой, – яростно выкрикнул он и потянулся к Анне, чтобы вырвать ее из этой воображаемой сцены.

Анна вскочила. Она отошла от него и встала у борта, нервно водя рукой по гладкой меди.

– Я должна все рассказать.

Ее голос был тихим, но доносился отчетливо с того места, где она стояла, сосредоточилась и с той же железной силой воли, которая вела ее от Лейк Фореста в Хейт Эшбери, а потом в Беркли, Гарвард и к юриспруденции, увидела, как все было.

– Он долго продолжал насиловать меня. Приходил в мою комнату. Сначала бывал там все время, а потом установил расписание, и я должна была быть готова к его приходу. И играть роль, и говорить слова, которые ничего не значили для меня. И с тех пор они... ничего не значат для меня.

Она на мгновение закрыла глаза. Снова почувствовала его руки на себе в тюрьме своей спальни, снова слышала, как он отдает приказы, заставляет ее отвечать, яростно шипит, когда она не делает этого. «Черт тебя побери, чувствуй что-нибудь, когда я с тобой играю».

«Я не могу это сделать, – подумала Анна. – Не могу, не могу». Дыхание ее было резким и болезненным, как будто она слишком долго бежала. Ее рука сжимала поручень.

Джош оставался на месте, разрываемый гневом и жалостью.

? И ты никому из родных не сказала об этом, спокойно сказал он.

Глаза Анны удивленно расширились при звуке его голоса, раздавшегося среди ее воспоминаний. Это уже не был тот голос, с которым она боролась в своей памяти; обычно она была одна в глубинах тех времен. «Но теперь я не одна». Женщина посмотрела на Джоша долгим взглядом. Он смотрел ей в глаза взором, полным гнева и боли, и она знала, что это были ее гнев и боль, которые он чувствовал, как свои. «Я больше не одинока». Она начала понимать, что значит разделить ужас и боль.

– Я никому не могла рассказать, – сказала она. ? Я позволила ему делать это! – А потом слова полились потоком, как веревка, разматывающаяся с плотно намотанного клубка, который был спрятан в глубине ее души, обнажая незаживающую рану. – Мне было так стыдно, я сердилась на саму себя за то, что была слабой и... плохой. Он сказал мне, что я его соблазнила, и я поверила, иначе с чего бы вдруг он начал все это?! Я чувствовала себя грязной, бесстыжей, меня тошнило, но я позволяла ему делать это снова и снова и снова. Я пыталась понять это, – когда могла об этом думать или если не могла этого избежать, – как я могла позволять ему делать это неделя за неделей, в то время как жизнь продолжалась и никто не догадывался. Он приходил и делал, что хотел... только не получал отклика; у меня этого никогда не было. Он ненавидел это и ненавидел меня за это, что я ничего не чувствовала. Я думала, что это было, как женитьба, когда один человек принадлежит другому. Нет, неверно. Я никогда не чувствовала, что принадлежу ему. Как будто мое тело было не моим, а его, и чем больше он использовал его, тем больше оно становилось его телом, и тем меньше я могла контролировать то, что происходило с моим телом. Контролировал он. У меня оставались только мои чувства и мысли, ему они никогда не принадлежали, но он решил, что делать с моим телом. Он сказал мне, что убьет меня, если я расскажу кому-нибудь. И сказал, что все равно никто не будет слушать меня, и я поверила ему. Винс был взрослым человеком, женатым, у него был ребенок. Он работал с моим дедушкой в семейной компании, и дедушка доверял ему. Люди восхищались им. Казалось, он шел по жизни, и каждый расчищал ему дорогу, а если кто-то или что-то оказывалось на его пути, то отшвыривалось, и никто не обращал на это внимания. Я думала, Винс неуязвим. Мне было тринадцать, я не очень хорошо вела себя и родственники всегда указывали мне на то, что я делала неправильно.

  266