Они обе, и Кэтрин и Джулия, оставались безутешными. Они обвинили нас в лицемерии, во лжи, словно это мы были виноваты в том, что у нас такое прошлое, от которого мы старались всеми силами их отгородить. У них обеих было разбито сердце, им было стыдно, и они проявили неразумную жестокость. Со всем гневом яростью они набросились на первую попавшуюся мишень – то есть на меня и Матильду. Они обе решили, что есть только один выход из создавшегося положения – восстание против привычной для них жизни.
Кэтрин отвергла нас и сбежала. Я так боялась, что Джулия последует ее примеру, что буквально заперла мою дочь здесь, угрожала ей, приставила к ней охранников, никуда не отпускала одну. И, разумеется, только укрепила ее решимость причинить мне боль.
В глазах Сван застыло отражение той давней боли, она посмотрела на меня так, будто просила прощения.
– Джулия была принцессой, попавшей в западню в роскошном замке, и твой отец, судя по всему, счел своим долгом спасти ее. И она хотела, чтобы ее спасли, – особенно если спасителем оказался человек из самых низов, последний из тех, кого бы я выбрала ей в мужья. Твой отец был простым каменотесом. Джулия была уже беременна, когда вышла за него замуж, а я поняла, что моя дочь меня перехитрила.
В отчаянии я решила поразить зятя своей щедростью, чтобы потом мне было легче контролировать его. Я подарила им Каменный коттедж, назначила его бригадиром. Оказалось, что твоего отца очень легко убедить. Но твоя мать возненавидела меня за то, что я манипулирую им, а скоро начала ненавидеть и его за то что он принимает от меня подарки. Положение усугублялось тем, что они не были предназначены друг для друга. Он был грубым, необразованным человеком. Джулия быстро поняла, что у них не может быть общего будущего. Они все время ругались, но она отказывалась от него уйти. Я полагаю, назло мне. Когда ты родилась, я сразу забрала тебя к себе. В тот день, когда твои родители погибли, они спешили в Эшвилл на судебное слушание, пытаясь отсудить у меня право опеки над тобой. – Сван помолчала. – Сражаясь со мной, они ощутили себя семьей. Но было уже слишком поздно.
Зачем она говорила все это мне – напичканной лекарствами, травмированной десятилетней девочке? Что это было: извинение, объяснение, странная попытка успокоить меня? Или все, вместе взятое? Но теперь я знала, что моя мать не бросала меня. Это оказалось единственной светлой мыслью, и я уцепилась за нее.
Сван очень внимательно посмотрела на меня.
– Ты впитала каждое слово. Как странно… – Она крепче сжала мою перевязанную руку. – А теперь дослушай остальное. В конце концов мы нашли Кэтрин – она жила в Нью-Йорке и какое-то время работала в организации по защите прав граждан. Там она познакомилась с молодым человеком, цветным. Кэтрин рассказала ему, что ее мать тоже цветная. Они поженились. Полагаю, она его любила. Я не знаю. Но через некоторое время его призвали в армию, отправили во Вьетнам, и там он погиб. Неделю спустя Кэтрин оставила Карен у подруги, а затем покончила с собой.
Узнав об этом, мы с Матильдой отправились в Нью-Йорк, забрали Карен, перевезли сюда тело Кэтрин и похоронили ее рядом с Джулией. На могиле Кэтрин нет никакой надписи. Люди об этом не знают, но Кэтрин лежит здесь, в семейном склепе Хардигри.
Остальное ты знаешь. Вы с Карен воспитывались вместе, любили друг друга, и нас это радовало. Мы понимали, что однажды нам придется рассказать вам обеим правду, но считали, что вы должны подрасти. Однако получилось, что час истины настал раньше.
Я шевельнула губами, но не смогла произнести ни слова. Сван приложила палец к моим губам.
– Три года назад мы совершили ошибку, когда разыскали семью Энтони и пригласили сюда Джаспера Уэйда. Мы действовали из лучших побуждений. Матильда хотела помочь им, но у нас ничего не получилось. Мне очень жаль. Поверь мне. Но я рассказала тебе все это, чтобы ты поняла: только об одном я жалею от всего сердца. – Сван перевела дыхание. – Мне следовало утопить Клару, когда она была совсем еще крошкой – в ту ночь на берегу пруда у Лысого Камня!
Все, о чем Сван рассказала мне, – все печальные и отвратительные факты из жизни нашей семьи – все бледнело перед тем, что она, не испытывая никаких угрызений совести, заставляла других нести эту ношу вместе с ней. Она заставила меня принять ее, словно это был ритуал посвящения, и я примирилась с этим единственно возможным для меня способом.
– Я тебя ненавижу, – прошептала я.