Особенно,... 
59 
Генерала Филина, однако, больше заботит материальное снабжение тюрем, наполнение библиотек и преподавание заключенным основ бизнеса и менеджмента.
– У меня сотни писем от зэков, – говорит он. – Они не хотят сидеть просто так! Просят организовать обучение. Хотят овладеть новыми профессиями. Это все-таки наши граждане.
– И избиратели, – добавляю я кивая. – Так займись этим вплотную, чтобы программа обучения легла на бумагу и стала документом. Вот так, как Мыкола сделал. Тогда и дадим ход, а может, и средств добавим на это дело.
Генерал улыбается. Он сидит в кресле слева от знаменитого дивана. Сидит стройненько, словно шпагу проглотил.
– Послушай, – говорю я ему после паузы. – Мне сон недавно снился. Точнее, снилась тюремная камера!
И я описываю эту странную камеру с холодильничком, телевизором «Самсунг», старым компьютером, гвоздиком с ключами и двумя замками на внутренней стороне железной двери.
Филин слушает внимательно. Лицо сосредоточено. Брови нахмурены.
– Это же… – выдыхает он и запинается, снова хмурит брови.
– Что? – спрашиваю я.
– Это камера, в которой Казимир сидел! Точно! – медленно, сам не веря своим словам, произносит генерал. – Холодильник «Саратов», телевизор «Самсунг».
– А что, Казимир сидел? – удивился я этой новости.
– Да, недолго. Пару недель. Когда у него изъяли автомат Калашникова и наркотики. Сначала проходил как обвиняемый, потом как свидетель, а потом, сами понимаете, генеральный прокурор приказал выпустить, чтобы не нарушать баланс силы в теневой экономике. Ну, никто не хотел нового передела собственности.
– Да, и тогда он ее сам переделил и забрал себе все электричество!
Генерал тяжело вздыхает.
– Да, но почему мне снилась именно его камера? – вслух удивляюсь я. – Я ведь вообще ни разу в тюрьме не был!
Генерал пожимает плечами. На лице мелькает испуг. Он поглядывает на часы и тут же поднимает виноватый взгляд на меня.
– Ладно, готовь бумаги по обучению заключенных основам бизнеса, – говорю я и поднимаюсь из-за стола.
73
Киев. Март 1985 года.
Вот уже третий день как мой братец Дима живет в Пуще-Водице, в интернате для психбольных, на Первой линии. Напротив – пионерский лагерь «Рассвет». Сейчас там тишина и покой, облезлые спальные корпуса, одинокий сторож, сидящий на проходной и постоянно окликающий свою бестолковую собаку дворовой породы.
– Дружок! – верещит он каким-то не совсем мужским голосом. – Дружок, мать твою.
Видно, скучно сторожу.
А мы с мамой уже переходим дорогу, чтобы сесть на автобус тридцатого маршрута и вернуться в Киев.
Я знаю, что Димка сейчас провожает нас взглядом из-за забора. Когда мы уходили, у него в глазах блеснули слезы. Но, может, его слезы значат что-нибудь совсем другое. Он все-таки другой.
Мама ему рассказывала что-то, какую-то чепуху. Говорила, что поедет в командировку в Днепропетровск на какой-то завод. Спрашивала, что ему привезти. А он кивал. Лицо задумчивое, плечи приподняты, как будто он только что ими пожимал да так и оставил, словно хотел плечами до своих ушей достать.
– Так что тебе надо? – спрашивала мама.
Я так и хотел ответить вместо него: ничего мне не надо, мне хорошо именно потому, что мне ничего не надо!
Но она, мама, упрямая. И в конце концов она его как будто разбудила и добилась-таки внятного ответа.
– Халвы, – сказал он.
«При чем тут халва к Днепропетровску?» – подумал я.
А мама изобразила лицом приветливое удовольствие, закивала.
– Привезу! – пообещала и тут же обняла его, поцеловала трижды и напоследок еще сказала, чтобы он врачей слушался.
Вечером в окно лупил косой дождь. Непогода разыгралась не на шутку. Я сидел на своей кровати и представлял, какой с утра гололед на улице будет. А потом уставился на Димкину кровать, аккуратно застеленную и покрытую клетчатым серым пледом. Смотрел, и одолевала меня странная грусть. Казалось мне, что брата у меня больше нет. Был и умер. Жалость к нему во мне просыпалась. И самого себя почему-то тоже жалко было. А уже когда лег и снова не мог взгляда от его застеленной кровати оторвать, представилось мне, что оба мы щенки в собачьей будке. Только решил хозяин одного щенка, здорового, оставить. А того, что послабее был, понес хозяин к озеру. Топить.
74
Париж. Июль 2004 года.
59 
