Последние отзывы

  77  

Рита уже миновала большой двор дома Ксении. Она вышла к дороге, по обеим сторонам которой росли клены с круглыми, невероятно красивыми кронами. Красно-желто-горчичные — они казались длинной, широкой, разноцветной, чуть колышущейся на ветру лентой, которую протянула вдоль серой, пыльной дороги художница-осень. Рита прищурилась, и разноцветье листьев слилось с сине-серым небом. Маслова подумала, что обязательно будет дождь. Не сегодня, так завтра наверняка. Она остановилась, чтобы поймать такси, и, прежде чем рядом остановилась попутка, успела подумать, что дождь и начало чего-то нового — к удаче. Рита желала ее своей новой подруге от всей души. Желала и гнала от себя мысли, что поступает неправильно, помогая Широковой стать на скользкую и опасную дорожку продаваемых удовольствий. Однако долго раздумывать над этим Рита не стала. По крайней мере, Ксению никто не агитировал, она сама решила круто изменить свою жизнь. Рита успокоила себя тем, что к двадцати двум годам каждый имеет право распоряжаться собой по своему усмотрению. Это называется жизненным опытом. Где написано, что в нем все должно быть списано с распорядка дня пансиона для благородных девиц?

Трагическая смерть Гоши Виноградова стала для всех, кто знал его, ужасающей, ошеломляющей новостью, в которую не хотелось верить. Его похороны собрали невероятное число молодежи: одноклассники и сокурсники составляли длинное траурное шествие. Это была удручающая картина. Лица собравшихся выражали растерянность, страх, непонимание происходящего. Гоша был слишком молод, чтобы можно было легко принять его нелепую гибель. И каждый из пришедших непроизвольно думал о том, что случилось несправедливое. Одно дело, как ни кощунственно это звучит, когда из жизни уходит пожилой человек: то ли он долго болел, то ли прожил свой долгий век и, может быть, вздохнул с облегчением, уходя в мир иной. Кто-то вспоминал потерю своих бабушек, дедушек, кто-то впервые так близко столкнулся со смертью.

Все двигались молча, едва находя в себе силы поднимать друг на друга глаза. Особенно страшно было встречаться взглядом с Любовью Ивановной. Необоснованное чувство вины за то, что ее сын погиб, а они живы, заставляло их смотреть себе под ноги, отмеривая шаг за шагом последний путь, в который они провожали своего товарища. Девчонки плакали, стараясь, чтобы мать Гоши не видела их слез, потому что еще во время прощания возле подъезда смерила заплакавшую одноклассницу сына суровым взглядом.

— Никаких слез! Мои глаза сухи, так и вы уж постарайтесь! — строго и твердо произнесла она, но, заметив, какое впечатление произвели на всех ее слова, поджала дрожащие губы и сказала мягко, просящее: — Не надо плакать, детки. Ему бы это не понравилось.

На кладбище Любовь Ивановна шла за гробом, который несли однокурсники Гоши. Недавно они получили дипломы об окончании. Совсем недавно праздновали первый рабочий день, первую получку. Они озорничали и вели себя шумно, но Любовь Ивановна не пыталась их утихомирить. Улыбаясь, она подносила все новые порции мороженого, бутербродов, кофе — блюдо пустело, и она снова шла на кухню: наполнять чайник, дорезать остатки колбасы, сыра, радуясь тому, что в их доме царит безудержное веселье. А сейчас время остановилось и безжалостно хлестнуло всех страшной реальностью. Так хотелось вернуться назад. Туда, где не было даже мысли о том, что все может так нелепо закончиться. Представить себе мир, в котором больше нет Игоря, было невозможно. И только его застывшее желтоватое лицо, словно маска с закрытыми глазами, снова и снова доказывало обратное — Гошка мертв.

Любовь Ивановна не проронила ни слезинки с того самого момента, как врач вышел к ней в коридор и, отведя глаза, тихо произнес:

— Мужайтесь, дорогая. Мы потеряли его. Примите мои соболезнования.

Она знала, что сына никто и ничто не спасет. Она давно чувствовала приближение беды, не задумываясь над причиной этой изматывающей тревоги, медленно, днем за днем лишавшей ее покоя. Любовь Ивановна обманывала саму себя: она почти наверняка знала причину перемен, произошедшую с Гошей. Все дело было в Ксении, в ней и только в ней. Гоша не говорил с матерью о разрыве, и это было самым верным доказательством того, что тема оставалась болезненной. С того времени как он расстался с Ксенией, мать не узнавала его. Это был другой мальчик, не ее сын. Она перестала понимать его, чувствовать. Любовь Ивановна сознавала, что ничем не может ему помочь, и потому не считала себя вправе вмешиваться в его личную жизнь, в личную жизнь юноши двадцати двух лет. Хотя для нее он по-прежнему был маленьким, беззащитным мальчиком, и за него она, не задумываясь, отдала бы собственную жизнь. Отдала бы свою… А взяли его. Те высшие силы, о которых последнее время так много и безоглядно говорят, забрали Гошу.

  77