– Мара, знакомься, это наша подруга Кристина, – по-немецки сказала Анке. – А это Мара, наша гостья из России.
Мара неловко кивнула. У Кристины были заплаканные глаза и запотевшие очки.
– Кристина только что похоронила брата, – объяснила Анке.
– Как это – похоронила? – изумилась Мара. – Здесь?
Вокруг стояли деревья. Одни только деревья, примерно схожие по возрасту. И никаких могил.
– Пойдем, Мара, мы хотим тебе кое-что показать, – сказал Фридхельм, уводя Мару в лес по тропинке. Анке шепталась о чем-то с Кристиной, которую понуро ждали у притихших авто друзья и родственники. – Это не просто лес. Это лес скорби – Фридвальд.
– Похоже на твое имя, – осторожно сказала Мара. Она озябла и растревожилась.
– На йа, похоже, – согласился Фридхельм. Анке догоняла их сзади быстрым шагом. – На самом деле больше похоже на Friedhof.
– Кладбище, – вспомнила Мара.
– Кладбище, – подтвердил Фридхельм. – Но не обычное кладбище, а лес. Фридвальд.
Он обвел рукой пространство, как гордый помещик:
– Здесь можно купить дерево, а потом, когда придет время, человека похоронят под корнями этого дерева и природа сама будет о нем заботиться. Никаких венков, имен, фотографий – здесь этого не разрешается.
Фридхельм легонько задел перчаткой тонкую овальную пластинку, висевшую на стволе. На ней была гравировка: «124».
– Можно только номер дерева. Или вот так, – он подвел Мару к соседнему дереву. – «Семья Баум».
– Здесь даже цветы не разрешают приносить, – сказала Анке. – Полностью экологическое захоронение, за всем смотрит природа и немного лесник.
– Мы тоже купили здесь дерево, Мара. Для меня и для Анке. Потом, возможно, для наших детей и родных. Мы покажем тебе это дерево.
Они уходили вдаль по тропинке, а толстенькая Мара семенила следом, испуганно озираясь. Она думала – это обычный лес, а не Фридвальд , где под каждым деревом лежат люди.
Наконец вышли на край леса – как на край света. Внизу расцветал первыми вечерними огнями город.
– Михельштадт, – сказала Анке. – Город нашей юности.
– Здесь мы учились пить вино, – сказал Фридхельм.
– Здесь родился наш сын.
– И вот это – наше дерево.
Немцы стояли, приобняв с двух сторон тонкий, но мощный ствол. Мара от волнения не поняла, какое это дерево, – не так уж сильны были ее познания в этой самой, как ее, дендрологии.
Пусть будет просто – дерево. № 1055.
Мара смотрела на немцев и думала: «Они уже знают, где будут лежать после смерти, а я… я этого не знаю и не хочу знать. Наверное, я стала настоящей русской».Кирилл приехал в аэропорт вместе с Ромочкой – они встречали Мару Михайловну с цветами, торжественно, как приму-балерину. Мара понюхала вначале внукову мяконькую макушку, потом розы и решила, что внук пахнет лучше всего на свете. Даже лучше роз! Мара Михайловна больше не боялась старости: ее перевезли на другой берег в целости и сохранности.
Глава девятнадцатая,
свадебная и поэтическая
Знаете, как это бывает: встанешь ночью, пардон, по срочному делу и потом возвращаешься сонный к нагретому месту в кровати. А теперь представьте, что, когда вы вернулись, там, на вашем месте, лежит чужой человек. Лежит он себе, посапывает на вашей подушке, укрывшись вашим одеялом, положив, к примеру, ногу (это еще в лучшем случае!) на вашу жену. И вам – спящему, пижамному человеку – в этой кровати просто не осталось места.
Примерно такое ощущение от собственной жизни преследовало Аркадия Пушкина, главного режиссера канала «Есть!», мужа, отца и цитателя .
Гражданином он мог и не становиться, а вот поэтом быть пришлось. По причине фамилии – военной, пушистой, мюнхгаузеновской, но прежде всего поэтической.Маяться фамилией Пушкин начал с самого раннего детства.
– А Эс Пушкин? – еще в детском саду веселились воспитатели и воспитанники, счастливые носители простых фамилий типа Иванов, Матвеев и Кошкин.
Даже фамилия Горшков на фоне А.С.Пушкина смотрелась привлекательно, и втайне маленький Аркашон примерял ее, как мать семейства – прозрачный пеньюар. А что? Аркаша Горшков. Аркадий Степанович Горшков – во всяком случае, никто не станет глумливо смеяться и спрашивать: «Ужель тот самый?»
В школе глумление продолжилось – кучерявый гений на портрете стоял вполоборота, стараясь не смотреть на то, как хихикают над однофамильцем красивые девочки и злые мальчики.