Особенно,... 
24 
В этот раз Розмича тоже подташнивало, и тоже не от выпитого…
– Не вини себя, – шепнул Ловчан. Он в который раз читал мысли. – Всё наоборот. Будь ты здесь, и вовсе не отбились бы.
– Я отряд оставил, – так же, шепотом, отвечал Розмич. – Значит, виноват.
– Нет, – отрезал собеседник. – Сами виноваты, чай не девочки. – Подумав, добавил: – От судьбы не уйдёшь.
– Какой ещё судьбы? – отмахнулся Розмич.
– От той… тёмной Мокоши… или светлой… И вообще, кто у нас волховать собирался?! Ладно! Постой!
Голос Ловчана стал ещё тише, но до костей пробирал не хуже железного скрежета.
– Сивый ещё три лета тому помереть должен был. Помнишь, лёд под ним проломился? Сколько тогда в студёнице побарахтался?
– И что?
– А то! Ты его полумёртвого вытащил, помнишь? А как рядом оказался, припоминаешь?
– Нет, – отозвался Розмич.
– Да ты случайно с дороги свернул. Говорил после – на красоты Алоди полюбоваться решил. И мы всё допытывались, какие там, к лешему, красоты?! Вспомнил?
– Нет.
– Вот ведь упрямец! А Сивый об этом до вчерашнего дня помнил!
– Да к чему ты клонишь? – спросил Розмич зло. Ловчан словно не слышал, продолжал:
– Горюня в прошлом походе с коня слетел, подпруга подвела. И разбился бы, если б ты с другого конца поля не примчался. Зачем примчался, спрашивали, а ты отбрехался, дескать, почуял, что там враги.
– Ну…
– Престу ни с того ни с сего под дых дал. Он плеваться начал, и тут выяснилось – в лёгких гниль какая-то. Когда просто дышал – ничего не видно, а как надорвал, гнильца и пошла. Благодаря этому знахари Преста и выходили. А кабы не ты – помер бы потихонечку.
Розмич не выдержал, вскипел:
– Да какого…
– А такого, – ничуть не смутился Ловчан. – Один ты не заметил, что Олег, на то он и вещий, с тобою отрядил только тех, кто по твоей милости на свете этом ещё бегает. Бегал.
Розмич будто пощёчину схлопотал. Замер. Ведь прав Ловчан. И про Сивого с Горюней, и про Преста. Про других тоже истории есть, одна другой дурнее. Сам-то Розмич об этом и не вспомнил бы.
– И меня… – за треском костра голос Ловчана стал едва различим.
– Когда это? – вытаращился Розмич.
– А совсем недавно. В Кореле. Живот у меня прихватило, помнишь? Я к кустам собрался, а тут ты. За плечо взял, и не пущаешь, и лабуду какую-то говоришь. Я рвусь, объясняю: мол, ещё немного, и обделаюсь, а ты своё. Да размеренно так, спокойно, я аж задремал малёк. И живот задремал, успокоился. А после ловушку там нашли, яму. Кабы дошел до тех кустов – не вернулся бы. Я не воротился – с колом бы в заднице дни окончил.
Розмич слушал как завороженный. После тряхнул головой и едва не врезал Ловчану по челюсти.
– Тьфу на тебя! Сказочник! – выпалил он, выхватывая у друга ковшик с бражкой. – Хлебаешь, как конь! И брешешь не хуже дворовой псины!
– Лучше уж так, – пробормотал неимоверно довольный собой Ловчан.
Он же первым затянул песню. Не шибко весёлую, но проникновенную. Ему подпели Вихруша с Милятом.
Побывавшие в плену дружинники тоже чувствовали свою вину, но убиваться не спешили. Врагов слишком много было, отбивались как могли, себя не жалели. Если бы бьярмы скопом не навалились – ни по что бы не пленили. А когда на каждой руке по трое висит, никакая ярость не спасёт.
Ултен заметно повеселел, а когда в свой черёд отхлебнул из ковшика, огладил мокрую бороду и загорланил песню, путая родную речь и венедскую. Особенно сильно выходил у него припев, что-то вроде: «Только мы, только мы, мы с котом… по полю идём…»
– Это история, – пояснил кульдей. – О тяжкой доле монаха, уединившегося ради богословия в своей келье. Лишь белоснежный Пангур скрашивает монастырскую жизнь, но каждый из них существует сам по себе.
- И нет ни ссор, ни суеты,
- Ни зависти меж нами.
- И кот, и я увлечены
- Любимыми делами.
- Своим трудом я поглощен,
- Святой наукой книжной.
- И полон кот своих забот:
- Его наука – мыши.
- Врагу устроив западню,
- Ко мне он мышь приносит.
- А я – в сеть разума ловлю
- Научные вопросы[10].
– Отменно! – восхитился Розмич.
– Одного я не понял, – встрял кормщик, – что такое этот «кот».
– Хм… – растерялся Ултен.
Розмич про котов знал не понаслышке. Дорогую заморскую диковину, усатого зверя о четырёх лапах и при одном длинном хвосте, он как-то видел на руках у княжеской дочери, Мэлисы. Это была пушистая, похожая на мелкую рысь зверюга, издающая при поглаживании булькающие звуки, точно множество пузырьков поднималось из глубокого омута.
24 
