Особенно,... 
19 
– А сам? – в голосе Ловчана прорезалось подозрение. – Как спасся?
Щёк священника на миг коснулся румянец, но ответил прежним деловым тоном:
– Я уединился в тот час. Псалмы читал.
Несмотря на серьёзность происходящего, Ловчан не удержался от ухмылки.
– В кустах?
– Это было единственное место, где меня не видели и вопросами не донимали, – нахмурился кульдей. В правдивости Ловчан не усомнился – стоило Ултену раскрыть псалтырь, как к нему тут же слетались любопытные. Вернее, насмешливые.
– Давай помогу.
Дружинник перехватил древко прежде, чем сказал. Ловко извлёк из-за спины охотницкий топор и продолжил начатое кульдеем дело.
– Сейчас Розмича дождёмся и решим, как быть. Как думаешь, бьярмы сразу уйдут?
– Я мало знаю про этот народ, – отозвался Ултен. – Они дикари, как и вы.
Грозный взгляд Ловчана, брошенный будто случайно, заставил Ултена подавиться последними словами, забормотать извинения.
– Убитых они принесут в жертву своим идолам, – рассудил монах. – А пленных…
– Пленных тоже пожертвуют, но не здесь. Отвезут в селенье. Кого-то, из сговорчивых, могут оставить себе. Рабами или равными – не знаю. Тех, кто уже мёртв, жертвовать будут здесь. Жедановскую лодью не бросят – товару уйма, а само судно сторговать можно, если уметь. Отгонят. Вот только умеют ли… Да и вечер, считай.
– Да. Уйти раньше утра, покуда ветер не переменится, не смогут, – кивнул Ултен.
– И не осмелятся по темени… А ты откуда про здешние ветра знаешь? – удивился дружинник.
– От купца вашего слышал.
– Что дальше? – спросил Ловчан, протягивая кульдею очищенную от сучьев жердь. И сам же принялся рассуждать: – Тебя заметили, Розмича, видать, тоже. Но ежели на стоянке три дюжины или поболе…
– Меньше, – возразил монах. – Две. Кой-кого твои сотоварищи порубить успели. Я видел.
– Хорошо. Не зря пожили, выходит. Но и две дюжины не страшатся троих, один из которых… кульдей. Да и искать нас по лесу без толку.
– Ваш старший точно вернётся? – вдруг забеспокоился священник.
– А куда он денется?!
Ловчан не сомневался в друге. К тому же ну сколько бьярмов могли погнаться за кульдеем? Двое? Трое? А может, и вовсе… один. Вряд ли дикари распознали в Ултене мужчину – одежда-то монашья даже вблизи точь-в-точь бабья! Такой воин, как Розмич, даже троих положит шутя.
– Как Розмич воротится, пойдём к стоянке. А там уже решим, – заключил Ловчан.
Ултен кивнул и начал примеривать осиновый дрын к воображаемому противнику.
– Как бы не зашиб! – попятился от него дружинник.
…Сумерки грозили смениться настоящей темнотой, а Розмича всё не было.
– Ты ничего не напутал? – рыкнул Ловчан. – Может, их не две-три дюжины было, а больше?
– Я верно посчитал, – бесцветно отозвался кульдей.
– Сколькие за тобой гнались?
– Двоих или троих видел, – пожал плечами священник.
Внешне Ловчан напоминал разъярённого зверя, а внутри… нет-нет да подрагивал. И люто ненавидел себя за такую трусость.
Дружинник не боялся ни врага, ни смерти – а чего страшиться-то? Каждый рано или поздно уйдёт на зелёные Велесовы поля! Он опасался другого – без Розмича им бьярмов не одолеть. Даже если Ултен окажется непревзойдённым бойцом, что сомнительно, даже если его распятый бог сойдёт с небес. Слабый, наверное, бог, коли дал себя распнуть…
Наконец, Ловчан произнёс самые жуткие слова. Слова, от которых немел язык:
– Дальше ждать без толку. Нужно идти.
Ултен взвился на ноги. Он светился решимостью, какой позавидовал бы любой, даже самый отважный воин Славии[9].
Считается, хладнокровный боец сражается куда лучше того, кто горит ненавистью. Так-то оно так… но порой способность мыслить здраво только мешает.
Ловчан пытался распалить себя, превратить маленький уголёк ярости в настоящий костёр, кружащий голову и велящий действовать без оглядки, – не получалось. Зато сомнения росли, грызли изнутри: пленных освободить не получится, только умереть самим. И вместо погребального огня, пламени, уносящего душу в вышний мир, – оказаться, как пить дать, на требнике дикарского Юмолы?! Что может быть хуже? Дружинник мрачно поглядел на монаха.
Ултен тоже не верил в победу и насчёт участи своего кульдейского тела не обольщался. Его губы беззвучно шевелились, но не в молитве. Священник проговаривал имена родичей – сперва живых, после и умерших, прося последних не серчать, если чем обидел, и готовить бочку хмельного мёда, дабы отметить скорую встречу.
19 
