Особенно,... 
36 
К тому времени планы Почетных граждан безнадежно отставали от требований Эскобара. Теперь он добивался, чтобы правительство указало ему надежное место, пригодное для строительства лагеря-тюрьмы, вроде того, где содержали членов М-19, пока рассматривали их дела. Еще неделю назад Эскобар направил Гидо Парре письмо с подробным описанием устраивающего его варианта. Он считал, что идеальным местом для лагеря могла бы стать его собственная усадьба в двенадцати километрах от Медельина, оформленная на подставное лицо; муниципалитет Энвигадо мог бы взять ее в аренду и переоборудовать под тюрьму. «Это, конечно, потребует расходов, часть которых Подлежащие Экстрадиции готовы взять на себя», – писал Эскобар. Письмо заканчивалось с циничной откровенностью: «Все это я объясняю тебе, чтобы ты встретился с алькальдом Энвигадо; скажешь ему, что действуешь от моего имени, и объяснишь, что от него требуется. Пусть он напишет открытое письмо министру юстиции, в котором выразит мнение, что Подлежащие Экстрадиции не воспользуются указом 2047, опасаясь за свою безопасность; поэтому муниципалитет Энвигадо, внося свой вклад в дело мира в Колумбии, берет на себя обустройство специальной тюрьмы, пригодной для безопасного содержания преступников, пожелавших сдаться властям. Почетным гражданам скажи прямо и без обиняков: пусть уговорят президента одобрить предложенный проект лагеря». Текст открытого письма должен был заставить министра юстиции дать публичный ответ. «Понимаю, это будет, как взрыв бомбы, – писал Эскобар с явным бахвальством. – Но так мы добьемся своего».
Однако министр отверг предложение в том виде, в каком оно было сделано, и Эскобару пришлось сменить тон: в следующем письме он впервые предложил больше, чем требовал сам. За специальную тюрьму он обещал уладить конфликты между различными картелями, бандами и шайками и обеспечить явку с повинной более сотни раскаявшихся наркодельцов – все это открывало кратчайший путь к миру. «Мы не просим ни о помиловании, ни о переговорах, ни о чем-то таком, чего правительство не может нам дать», – писал он. Речь шла просто о добровольной сдаче, «пока все в этой стране призывают к диалогу и жаждут получить политический статус». Эскобар соглашался поступиться даже самым дорогим: «Меня не пугает экстрадиция, я знаю: попадись я живым, меня убьют так же, как убили других».
Стремясь получить как можно больше, Эскобар в то же время активно эксплуатировал тему заложников. В очередном письме он поручал адвокату: «Передай сеньору Сантосу: если он хочет доказательств, что Франсиско жив, пусть сперва опубликует интервью с Хуаном Мендесом, редактором „Америкас Уотч“, а также отчет о пытках, издевательствах и исчезновении людей в Медельине». Однако к тому времени и Эрнандо Сантос уже разобрался в ситуации. Он понял, что на всю эту перепасовку предложений и контрпредложений уходят не только его силы, но и силы его противников. В частности, Гидо Парра к концу октября оказался на грани нервного срыва. Сантос ответил, что не опубликует ни строчки и не станет встречаться с эмиссаром Эскобара, пока не получит неоспоримых доказательств, что его сын жив. Его поддержал Лопес Мичельсен, угрожая, что Почетные граждане вообще откажутся от переговоров.
Угрозы подействовали. Спустя две недели Гидо Парра позвонил Сантосу из какой-то сельской таверны. «Мы с женой едем по автостраде. В одиннадцать будем у вас. Есть приятный десерт, он очень понравился мне и наверняка понравится вам». Эрнандо вздрогнул, подумав, что ему везут сына. Оказалось, это был лишь голос Франсиско, записанный на мини-кассету. Два часа ее не могли прослушать из-за отсутствия подходящего магнитофона, пока кто-то не догадался воспользоваться телефонным автоответчиком.
Пачо Сантос, человек разносторонний, мог бы стать кем угодно, но только не диктором. Он привык говорить с той же скоростью, с какой думал, но мысли порой спешили и переплетались. В тот вечер неожиданно обнаружилось прямо противоположное. Медленным, хорошо поставленным голосом Пачо произносил идеально составленные фразы. Посланий оказалось два: одно предназначалось родственникам, другое было записано для президента неделей раньше.
Чтобы дата записи не вызывала сомнений, похитители заставили Пачо прочитать заголовки свежих газет и допустили оплошность, которой Эскобар мог им не простить. Зато редактор судебной хроники «Тьемпо» Луис Каньон получил возможность блеснуть профессионализмом:
36 
