Особенно,... 
93 
— Не важно, — проворчал он, — но именно такая улыбка сейчас у вас на лице.
Откусив большой кусок от второй булочки, он недовольно заметил:
— Терпеть не могу изюм!
Селеста, опустив голову, прилежно трудилась над бельем.
— У вас есть веревка?
— Если бы была, я бы уже давно повесился, — пробурчал в ответ Роберт.
Селеста со звонким шлепком бросила мокрые вещи на стол, а ее руки взлетели к бедрам.
— Ваша глупая болтовня меня просто бесит! А еще больше — то, что вы сидите тут и ничегошеньки не делаете. Вы вот горазды рассуждать о чужих недостатках, Роберт Скотт… На себя бы лучше посмотрели! Никогда в жизни я не видела человека, который бы так со вкусом себя жалел, — набросилась Селеста на Роберта. — Не вам одному выпали на долю горе и страдание, знаете ли…
С этими словами разгневанная девушка схватила с кровати свой плащ.
— А впрочем, месье, вы правы — мне действительно нечего здесь делать.
Пристыженный Роберт, осознавая правоту этих гневных слов, беспомощно уставился на молодую женщину. Когда она проходила мимо него, направляясь к двери, он схватил ее за руку. Селеста молча остановилась, но головы не повернула.
— Простите меня, мисс Дюпре. Вы были так добры и великодушны, а я вел себя как последний болван.
Он произнес эти слова, не вдумываясь в их смысл, и в ту же секунду с удивлением понял, что говорит правду. Селеста обернулась и взглянула ему в глаза.
— Желаю вам всего наилучшего, месье.
Она открыла дверь, намереваясь уйти.
— Селеста!
Девушка снова обернулась.
— Вы не могли бы остаться еще немного? — робко спросил Роберт, осознавая, что довольно глупо просить ее не уходить, когда он только что сам гнал ее.
Селеста заколебалась, не зная, на что решиться.
— Ну, если вам этого действительно хочется…
И она сняла плащ.
Роберт повесил его на крючок и вдруг улыбнулся, чего с ним уже давно не случалось.
— Не хотите ли кофе, мисс Дюпре? Укоризненно покачав головой, она напомнила:
— До сих пор вы называли меня Селестой, месье.
— А вы меня — Робертом.
Они смущенно уставились друг на друга, а затем Роберт принялся вычерпывать воду из ванны, а Селеста начала вытирать кофе, который он только что пролил на пол.
Роберт отнес ванну в ванную комнату и вернулся, неся в руке бельевую веревку. Не говоря ни слова, он привязал ее концы к крюкам на противоположных стенах комнаты.
Селеста так же в молчании развесила мокрое белье. Закончив эту работу, она с удовлетворением огляделась:
— Ну, теперь мне действительно больше нечего здесь делать. Я, пожалуй, пойду.
— Я провожу вас, Селеста.
После нескольких глотков свежего, прохладного воздуха Роберт почувствовал себя значительно лучше. Молодые люди в уютном молчании проследовали до самого берега и здесь остановились, заслышав звуки каллиопы[11], доносившиеся с только что причалившей лодки.
— В детстве я очень любил эти звуки, — мечтательно произнес Роберт.
Удивленная его тоном, Селеста повернула голову и увидела, что хотя на лице ее спутника по-прежнему не было улыбки, его больше не омрачал гнев.
Словно увядающие цветы, звуки и образы давно минувших дней снова ожили в памяти молодого человека.
— Когда мы с Энджелин были детьми, то каждый раз, заслышав каллиопу, стремглав бежали на пристань. Сестре тоже очень нравилась эта музыка, и она, бывало, тотчас же принималась танцевать и хлопать в ладоши в такт мелодии…
Селеста молчала, боясь неловким словом вторгнуться в эти милые ему воспоминания.
— Мама говорила, что когда-нибудь мы обязательно поплывем в Сент-Луис на самой большой лодке.
Внезапно выражение тихой радости на лице Роберта сменилось грустью и болью.
— Только эта мечта так и не сбылась…
Отвернувшись, он быстро зашагал прочь, и Селесте лишь оставалось бегом догонять его.
Глубокое декольте атласного платья цвета слоновой кости выставляло напоказ всю красоту обнаженных плеч и роскошной груди Энджелин.
— Ах, мисс, как вы чудесно выглядите! — воскликнула Майра, закончив укладывать волосы Энджелин и отступая на шаг, чтобы полюбоваться ею.
Энджелин критически оглядела себя в зеркале. На шее и в ушах молодой женщины сверкали сапфиры, которые Руарк подарил ей на Рождество.
— Боюсь, Майра, что моя внешность не имеет особого значения, — заметила Энджелин.
Враждебность, с которой ее встретили на балу в Нью-Йорке, все еще была для нее болезненным воспоминанием.
93 
