157 
Скрипка пароходного оркестра всколыхнула во Флорентино Арисе ностальгические воспоминания, и всего за полдня он вспомнил вальс «Коронованная Богиня» и играл его несколько часов кряду, так что унять его смогли только силой. Однажды ночью Фермина Даса проснулась, задыхаясь от плача, первый раз в жизни плакала она не от злости, а от печали, ей вспомнились забитые веслом старики. А вот непрекращающийся дождь совсем не угнетал ее, и она с запозданием подумала, что, возможно, Париж совсем не так уныл, как ей показалось, а улицы Санта-Фе не забиты похоронными процессиями. Мечта о новых путешествиях с Флорентино Арисой вставала на горизонте: безумные путешествия, в которых не будет такого количества баулов и обязательств перед другими людьми, — путешествия любви.
Накануне прибытия они устроили грандиозный праздник, с бумажными гирляндами и разноцветными фонариками. К вечеру дождь перестал. Капитан с Сенаидой, тесно прижавшись друг к другу, танцевали болеро, которое как раз в эту пору начинало разбивать сердца. Флорентино Ариса осмелился пригласить Фермину Дасу на их интимный танец-вальс, но она отказалась. Однако весь вечер сидела, кивая головою в такт музыке и отстукивая каблуками ритм, и был даже момент, когда она, не отдавая себе отчета, пританцовывала, сидя на стуле, в то время как капитан в полумраке болеро совсем слился со своим сладким Бесом. Она выпила столько анисовой, что пришлось помогать ей подняться по лестнице, и она так смеялась, до слез, что всех напугала. Но когда в благоухающей заводи каюты ему удалось наконец ее успокоить, они любили друг друга спокойной, здоровой любовью двух потрепанных жизнью старых людей, и этим минутам было суждено остаться у них в памяти как лучшим во всем этом странном путешествии. Они ощущали себя уже не свежеиспеченными любовниками, какими считали их капитан с Сенаидой, но и не запоздалыми. У них было такое чувство, будто они проскочили голгофу брака и прямиком вышли к самой сути любви. Точно супруги, прожившие много лет вместе и наученные жизнью, они вступили в тишину и покой — за границу страсти, где кончались грубые шутки несбывшихся мечтаний и обманчивых миражей: по ту сторону любви. Они и вправду достаточно прожили вместе, чтобы понимать: любовь остается любовью во всякие времена и повсюду, но особенно сильной и острой она становиться по мере приближения к смерти.
Они проснулись в шесть. Болела затуманенная анисом голова, и сердце суматошно заколотилось: ей показалось, что вернулся доктор Хувеналь Урбино, он был моложе и толще, чем когда упал с дерева, он сидел в качалке у дверей дома и ждал ее. Однако ей хватило здравого смысла, чтобы понять — это не от аниса, а от того, что неизбежно возвращение.
— Все равно что умереть, — сказала она.
Флорентино Ариса подивился тому, как она угадала мысль, не дававшую ему жить с того момента, как пароход пустился в обратный путь. Ни он, ни она не могли представить себе другого дома, кроме каюты, иной еды, чем та, которую они ели на пароходе, они, привыкшие к другой жизни, которая теперь навсегда будет для них чужой. Действительно, все равно что умереть. Сон больше не шел. Он полежал немного в постели, на спине, сцепив руки на затылке. И вдруг воспоминание об Америке Викунье кольнуло так, что он передернулся от боли и больше уже не мог уходить от правды: он заперся и плакал долго, всласть, не спеша, до последней слезы. И только тогда набрался мужества признаться себе, как он ее любил.
Когда они поднялись и оделись, чтобы сойти на берег, позади уже остались судоходный канал, старинный, построенный еще испанцами заболоченный проход, и они плыли меж судов, по подернутым маслянистой пленкой мертвым водам бухты. Над позолоченными куполами города вице-королей занимался сверкающий четверг, но Фермине Дасе невмочь было глядеть с палубы на смердящую славу, на бастионы, загаженные игуанами, — на весь этот ужас реальной жизни. Однако, ни он, ни она не собирались сдаваться на милость времени так просто.
Капитана нашли в столовой в виде, совсем не вязавшимся с его всегдашней аккуратностью: небритый, глаза воспалены бессонницей, потная, со вчерашнего дня не менявшаяся одежда; он еле вязал слова, то и дело отрыгивая анисом. Сенаида спала. В молчании принялись за завтрак, но тут моторная шлюпка портовой санитарной инспекции приказала пароходу остановиться.
Капитан с мостика что-то кричал на вопросы вооруженного патруля. Они желали знать все о чуме, сколько пассажиров на борту, кто из них болен и какова вероятность заболевания остальных. Капитан ответил, что на судне всего три пассажира, и у всех — чума, но они содержатся в строгой изоляции. Ни те, что поднимались на борт в Ла-Дораде, ни двадцать шесть человек команды контактов с больными не имели. Однако командиру патруля этого показалось недостаточно, и он приказал судну выйти из бухты и ожидать в заводи Ла-Мерседес до двух часов дня, пока пароход оформят на карантин. Капитан разразился смачной извозчичьей бранью и взмахом руки приказал лоцману сделать круг и вернуться в заводь.
157 
