239 
Отсюда у В П. Конашевича развился новый ряд идей, и расстройство нервной системы выразилось у него в форме горделивого помешательства. Он — не только великий изобретатель, но и вообще великий человек особого происхождения: его предком является народный герой П. К. Сагайдачный, и потому отныне он будет именовать себя Конашевич-Сагайдачный. Своим ближайшим родственником узник считал и германского императора Вильгельма, и в своем новом "величии" писал настоящие декреты:
Во всякого, участвовавшего в моем задержании, каждый русский подданный имеет право стрелять, не будучи за это отдан под суд. Всякий, застреливший кого-нибудь из лиц, участвовавших в моем задержании, получит после моего освобождения миллион награды. По освобождении отсюда, из-под замка, я передам остров Борнео на вассальных условиях… княжне Ксении. Вильгельм Германский, мой родственник, сочувствуя мне, также соглашается принять от меня право на участие в этой кампании, за что я ему глубоко благодарен…
Но моменты горделивого "величия" проходили, наступало прозрение, и к своему ужасу В. П. Конашевич сознавал, что сходит с ума. Чтобы оградить себя от дальнейшего развития болезни, он просит прислать ему произведения Т. Г. Шевченко и малорусский словарь и уверяет, что "такие занятия родной поэзией и языком, наверное, принесли бы мне облегчение". Но вскоре опять пошли записки и прошения о том, что он открыл способ вечно доить салом свиней и овец и изобрел для этого снаряд, который, давя сало из овцы, не будет мешать ей жить.
Теперь мне пришла хорошая идея — проведение через тайгу Сибирской железной дороги по рельсам, положенным на деревья; такую дорогу можно провести по прямой линии, спиливая деревья и кладя рельсы на готовое полотно — пни.
А 18 октября 1892 года было еще одно прошение, написанное просто и спокойно, но полное бесконечной тоски больного человека.
Десять лет одиночного заключения — страшное наказание! Только милостью Божьей я вынес его… Теперь я — совершенно перерожденный человек; кроме желаний мирной пользы, у меня нет других желаний. Если нельзя совсем освободить меня, не будет ли возможным сослать меня в Сибирь или какое-нибудь другое место. Я был бы глубоко благодарен за это и пользой людям оправдал бы доверие начальства.
Но никакие мольбы В. П. Конашевича на правительство не подействовали, как не действовали на него и сообщения о помешательстве Н. Д. Похитонова, который сначала страдал "только бессонницей, головными болями и нервными припадками". Дворянин, сын генерал-майора, участник осады Плевны, он был за свою революционную деятельность приговорен к смертной казни, которую потом заменили ему пожизненным заключением в Шлиссельбург.
Он очень переживал за женщин, поставленных в тюрьме в такие же суровые условия, как и он, и все его тюремные затеи были направлены на то, чтобы доставить удовольствие Л. А. Волькенштейн. Он делал для нее буфеты и шкафчики, кресла и полочки, шкатулки, точеные грибочки, вазочки и т. д. Однажды на Рождество узник ухитрился даже устроить для женщин настоящую елку — с разноцветными фонариками и восковыми свечами… Но среди этих незатейливых тюремных развлечений Н. Д. Похитонова продолжала изводить тоска, и он тихо начал сходить с ума. По характеру мягкий и уступчивый, он со временем, по свидетельству В. Фигнер, сделался запальчив и необыкновенно упрям. С середины сентября 1895 года вся тюрьма уже знала, что Н. Д. Похитонов погиб. Он не выходил на прогулки, лег на кровать и объявил всем, что болен, перестал умываться, менять белье… И начал посылать товарищам записки с просьбой дать ему чего-нибудь съестного.
Иногда он требовал, чтобы его выпустили в общий коридор, и с пустой наволочкой на плече подходил к двери каждой камеры, стучал и пел дребезжащим голосом: "Подайте милостыньку, Христа ради!" Случалось и так, что он устраивал у себя сбор разных продуктов и, образовав из них отвратительную смесь, раздавал по камерам.
Целый день у него горела дурно заправленная керосинка, чада которой он не замечал и часто появлялся с лицом не чище, чем у трубочиста. Из его камеры постоянно слышался стук какой-то шумной работы: он забирал, где можно, столярные инструменты, без толку колотил ими по доскам… после чего эти инструменты оказывались сломанными пополам. Он ломает, превращает в щепки и лохмотья все, находящееся в его комнате, сносится с загробным миром, разговаривает с давно умершей матерью.
239 
