98 
То же самое было и с волосами. Она нашла маленький конвертик, в котором лежала отрезанная прядь волос абсолютно такого же, как у нее, цвета. У нее перехватило дыхание от ощущения родства, когда она достала прядь и погладила ее.
Но еще большее впечатление произвела на нее обезьяна. Это была потертая мягкая игрушка с длинными тощими ногами и выцветшим коричневым мехом, торчащим клочками. Один помутневший глаз болтался на нитке, второй и вовсе отсутствовал. Это была самая милая и жалкая вещь, которую Кэйси когда-либо доводилось держать в руках. Она зарылась носом в ее мягкое брюшко. От нее шел чуть затхлый запах времени. Кэйси догадалась, что это была любимая игрушка Конни. Представила, как он укладывал ее с собой спать, даже когда подрос. Догадывалась, что он наделил ее жизнью, именем и личностью, так что выкинуть ее было равносильно убийству.
Точно такие же чувства она сама испытывала к своему игрушечному утенку. Даффи. Даже сейчас он продолжал сидеть на столике в ее квартире, прислонившись к лампе. Даффи любил ее всем своим игрушечным сердцем в те годы, когда она отчаянно мечтала о двоих родителях. Она не знала, в какой нужде помогала Конни эта обезьянка, но точно знала, что уже не способна убрать ее обратно в коробку. Она даже не могла оставить ее с Ангусом на кровати Конни.
Взяв ее с собой вниз, она усадила ее на подушке в своей бледно-голубой комнате, чтобы она смотрела на тумбочку, где лежала фотография Конни. Наверное, она поступила правильно, потому что обезьяна уселась прочно и выглядела удовлетворенной. Для Кэйси это было неким утешением, поскольку в том, что касалось продолжения «Записок», она потерпела поражение. Ни в одной из коробок не было ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего большой конверт манильской бумаги с буквой «К» на лицевой стороне. Она не представляла, где еще искать.
Расстроенная, она побрела в сад, но неожиданно обнаружила себя сидящей на покрытых ковровой дорожкой ступеньках лестницы, ведущей в офис, и разглядывающей картины Рут. Если средоточием жизни для Конни были леса, то для нее – океан. Там, где он отдавал предпочтение глубоким, насыщенным оттенкам зеленого, красного и синего, кисть Рут окуналась в неяркие, пастельные краски. Картины как бы являли собой вещественное свидетельство различий между двумя людьми. Кэйси в сотый раз задумалась, что же удерживало этих людей вместе?
Картины Рут даже сейчас, в сумерках лестничного пролета, были полны надежды и света. Они словно приглашали куда-то. Они искушали Кэйси. Но одновременно ранили.
Вечер четверга Кэйси обычно посвящала йоге, и сейчас она чувствовала, что занятие необходимо ей. Однако она все же пропустила его, потому что больше, чем в йоге, она сейчас нуждалась в разговоре с матерью. Она решила, что у Кэролайн найдется пара слов по поводу Рут. Однако в этот вечер у Кэролайн не нашлось ни слова ни по какому поводу. Она спала и дышала, возможно, чуть тяжелее, чем обычно, но все-таки без надрыва и боли.
Кэйси села с ней рядом, взяла ее за руку и внимательно всмотрелась в лицо в тусклом вечернем свете. Она не сказала ничего о Рут. Ей не хватило духу добавить это ко всему остальному, с чем приходилось сражаться Кэролайн.
Через некоторое время она тихо окликнула:
– Мам?
Она подождала, стараясь заметить дрожание век, малейшее подергивание, которое могло бы свидетельствовать о том, что мать слышит ее.
– Мам, ты знаешь, что я здесь? – Она ждала, смотрела, и постепенно ей становилось страшно. – Мне нужно знать, что происходит с тобой. Это начинает беспокоить меня.
Кэролайн лежала неподвижно, повернутая на бок, с закрытыми глазами. Кэйси наклонилась ближе.
– Ты слышишь меня? – в полный голос спросила она.
Она подождала еще. Кэролайн оставалась недвижимой, дыша не совсем бесшумно. Через какое-то время, не в силах справиться со страхом, Кэйси поцеловала мать в щеку, погладила ее волосы и сказала:
– Ладно, мам. Ты устала. Поговорим в следующий раз. Ты наверняка будешь чувствовать себя лучше. Я люблю тебя.
Ее голос сорвался.
Она еще раз поцеловала в щеку Кэролайн и прислонилась к ней лбом, впитывая в себя ее тепло. Она нуждалась в этом тепле. Оно всегда ждало ее, даже когда она отмахивалась от него во имя независимости. Как близорука была она тогда. Теперь она это понимала: можно одновременно быть независимым и все равно нуждаться в тепле. Кэролайн об этом знала. Всегда, и в дурные, и в хорошие времена, она прощала и любила. Кэйси не хотела ее терять.
98 
