Взяв в руки грифель, Кристина быстрым штриховым росчерком нанесла первую линию, потом еще одну. Через пятнадцать минут первый набросок был готов, и она взялась за второй. Потом за третий. К полудню на столе аккуратной стопкой лежало семь вполне завершенных черно-белых этюдов. На них, сплетаясь в самых немыслимых позах, сливались в танце любви фигуры мужчины и женщины. От картин веяло таким первобытным эротизмом, они дышали такой мощной энергетикой, что остаться равнодушным, глядя на них, было совершенно немыслимо.
Изрисованные листы лежали на столе, а Кристина сидела, упершись подбородком на скрещенные руки, и смотрела куда-то вдаль. Она чувствовала себя обновленной и умиротворенной. Теперь она — полноценная женщина. И она это чувствует. На самом деле. Теперь она знает, о чем говорила двести сорок восьмая, знает, почему девчонки не могут успокоиться и ищут свою половинку. Господи, мир, оказывается, еще прекраснее, чем это представлялось. И ведь что странно, она не может сказать себе, что любит Лесничего, вернее, не уверена в этом, но это совершенно не мешает ей наслаждаться его обществом. И даже если это действительно не любовь, то их отношения для нее не становятся от этого в чем-то ущербными. А там чем черт не шутит, может быть, они с Иваном и станут друг для друга кем-то большим, нежели просто друзьями и партнерами по постели. Ведь все должно с чего-то начинаться!
От полноты чувств Кристина набрала номер родителей и почти полчаса проболтала с мамой, чего раньше за ней не водилось. Она не стала рассказывать о ситуации, из-за которой ей пришлось временно переехать из своей квартиры, лишь вскользь упомянула о своих новых друзьях. Но по интонациям, звучащим в речи дочери, мама поняла: то, о чем она так давно просила Бога, свершилось. Судьба смилостивилась над ней. Ее девочка не одинока. Она радуется жизни. Она вышла из своей скорлупы, из добровольного заточения. И кем бы ни был тот человек, который совершил это чудо, огромное ему спасибо. И даст Бог, все у них будет хорошо. Ее дочка заслуживает счастья.
* * *
Очередная смена началась тяжело. ДТП происходили одно за другим, и Кристина только успевала их принимать и отрабатывать. Хорошо хоть пока без жертв, но пробки из-за них, судя по всему, выстроились уже порядочные. Кристине казалось, что само понятие «час пик» стало терять свое первоначальное значение, по крайней мере, в Москве. Здесь час пик был постоянно. Людской поток затихал лишь глубокой ночью с тем, чтобы уже с пяти утра возобновиться с новой силой.
— Спасение Борису семь-сорок!
— Борис семь-сорок, слушаю вас!
— Здравствуйте, милейшие, добрейшие. Таки принимайте пробочку на Садовом внутреннем, тянется практически от проспекта Мира до Таганки.
— Насколько плотное затруднение?
— Таки стоим глухо. Можете передать господам корреспондентам, чтобы обзаводились личными вертолетами, если им так приспичило проехаться сейчас именно этим маршрутом.
— Вас поняла. Спасибо за помощь, семь-три! Господа корреспонденты, на Садовом внутреннем от Таганки до проспекта Мира глухая пробка. По возможности выбирайте другие маршруты следования.
— Таки семь-три и восемь-восемь!
Кристина улыбнулась. В радиообмене «восемь-восемь» означало для корреспондента противоположного пола «нежно обнимаю» или «целую». В принципе «восемь-восемь» обычно обменивались с операторами те корреспонденты, которые были лично с ними знакомы, но Борис семь-сорок говорил «восемь-восемь» всем девушкам. Кристина никогда его не видела, но по голосу знала хорошо. Он всегда поднимал им настроение своим говорком «под Одессу-маму» и неизменно представлялся именно как Борис семь-сорок, а не Борис семь-четыре-ноль или Борис семьсот сороковой. Вот он, наверное, радовался, когда обнаружил, какой именно цифровой позывной ему присвоили в Спасении. Никакого другого не нужно.
— Спасение Верволку!
— Слушаю вас, Верволк!
— Милое спасение, не подскажете, как обстоят сейчас дела на Электрозаводском мосту и Бакунинской в сторону центра?
— Десять минут назад передавали плотное рабочее.
— Большое спасибо, проеду — расскажу, как там сейчас.
— Будем очень признательны, семь-три!
— Семь-три!
— Спасение Бирюзе!
— Бирюза, слушаю вас!
— Будьте добры, если Верволк еще в канале, покричите его, чтобы перешел в рабочий.
— Спасение, это Верволк, принял Бирюзу напрямую, ушел в рабочий. Семь-три!