48 
Чуть за полдень, едва дождавшись окончания заседания, которое он просидел, ерзая в кресле как на иголках, Коррей набрал ее номер.
— Привет, Кори.
С минуту она молчала. Затем осторожно протянула:
— Должно быть, у тебя перерыв на кофе.
Он уловил уже знакомый ему оттенок сдержанного юмора в ее тоне, только сейчас он чуть-чуть изменился. В нем появилась теплота, интимность, намекающая на их тайну. А еще он почувствовал, как она затаила дыхание.
— Сейчас у меня деловой ланч, а потом сразу в аэропорт. Почему бы тебе не прилететь ко мне на выходные? Мы бы обсудили на пару все, что нужно, ты смогла бы внести необходимые изменения — моя секретарша будет в твоем распоряжении, — а потом мы могли бы встретиться с остальными заказчиками для окончательного подтверждения.
— Звучит великолепно.
— В понедельник? Во вторник?
— Может быть, в среду?
Он застонал.
— Это же через целых пять дней.
— Они мне нужны, — шепнула она, молясь в душе, чтобы он ее понял.
Он понял, но начал нервничать.
— Хорошо, в среду. Пораньше?
— Я постараюсь.
Коррей не стал утруждать себя напоминанием, чтобы она позвонила перед вылетом. Он знал, что будет постоянно звонить ей; и это было не столько частью сознательного плана, сколько просто острой необходимостью слышать ее голос.
Что вызывало его удивление в следующие четыре дня, так это полное отсутствие какого-либо сознательного плана во всех его поступках. Послать ей в субботу великолепные белые розы заставила спонтанная мысль, что одна истинно американская красавица заслуживает получить дюжину других. Заказать в воскресенье корзину свежих круассанов его заставило внезапно появившееся непреодолимое желание представить, как она вонзает в пропитанное маслом тесто свои зубки — со страстностью вознагражденной невинности.
В понедельник утром он послал изящную хрустальную вазу на адрес офиса Коринны, а во второй половине дня — одну-единственную восхитительную нераскрывшуюся розу, как будто созданную для этой вазы. На этот раз желтую, потому что Кори казалась ему солнечным лучиком. Сама ваза была простой, очень чистых и четких очертаний, говоривших об изысканности и прекрасном вкусе — они были ей присущи, эти качества, и он так любил их в ней.
Рано утром во вторник он позвонил.
— Я звоню слишком рано?
Она мягко засмеялась.
— Ничуть. Бабуля уже в саду, а я вот-вот уйду на работу.
— Тогда рад, что застал тебя. Просто захотелось кое-что сказать.
— Да?
— Я скучаю по тебе.
— Ты позвонил, чтобы вот это сказать?
— Угу. А еще я хотел предупредить, что сегодня я ничего не пришлю.
— Слава Богу. Ты и так прислал более чем достаточно.
— Тут бы я с тобой поспорил, только не думай, что я пытаюсь завоевать твое сердце всякими трогательными безделушками.
Она рассмеялась: только Коррей мог выдать нечто столь обворожительно откровенное.
— Хотела бы я с уверенностью заявить, что меня не купить, но вынуждена признаться, что очень тронута.
— В таком случае… — начал было он, но был тут же прерван.
— Нет, Коррей. Больше никаких цветов, ваз или круассанов. Иначе я и вправду подумаю, что тобою движут тайные мотивы.
— Я просто хотел сказать, что буду ждать тебя завтра в аэропорту, и что я тебя люблю.
Не успела Коринна зажмуриться от глубины этих слов, как телефон онемел. С тех пор как они расстались, он звонил каждый день — и сегодня впервые произнес эта слова. Она не была уверена, что ей их не хватало, но, когда прижала безмолвную трубку к груди, сердце у нее колотилось с бешеной скоростью.
Скорость ее пульса достигла предела на следующий день, когда она сошла с трапа самолета и увидела Коррея, дожидавшегося у самого края взлетного поля.
В последний раз они расстались после знаменательного эпизода на бельведере. Наверное, и ему на память придет именно эта сцена? Может, он ждет, что она бросится ему на шею? И вообще — как ей себя веста? Не протягивать же ладонь для делового рукопожатия!
В конце концов она решила помахать. В жизни этого не делала, но ничего лучшего в голову не пришло…
Коррей обхватил ее за плечи и улыбнулся.
— С рассвета жду, когда приземлится этот чертов самолет. Рад видеть тебя, Кори.
— Взаимно, — улыбнулась она в ответ.
— Машина — перед входом в аэропорт. Там будет прохладнее.
48 
