14 
— Что ты говоришь? Плачет, — завопил с обезьяньей гримасой Маккаффери-младший, а слезы из глаз Дэйва полились еще обильнее. Он чувствовал, как его лицо, поначалу онемевшее от удара, теперь горит, но боль ему причиняло не это. У него не было обостренного чувства физической боли, и он никогда от нее не плакал, даже тогда, когда в результате падения с велосипеда распорол о педаль лодыжку до самой кости и на рану надо было наложить семь швов. Сейчас ему причиняла боль эта беспричинная злоба мальчишек, выплеснувшаяся на него в умывалке. Ненависть, отвращение, злоба, презрение. По отношению к нему. Он не мог понять, за что. Он никогда за всю свою жизнь не сделал никому ничего плохого. Их ненависть делала его беззащитным. Он чувствовал себя ущербным, виноватым, мелким и плакал, потому что не хотел чувствовать себя таким.
А они смеялись над его слезами. Маккаффери-младший выплясывал вокруг него, его лицо, будто сделанное из резины, беспрестанно кривилось в гримасах, передразнивавших плачущего Дэйва. Когда Дэйв, наконец, овладев собой, перестал плакать и лишь несколько раз всхлипнул, Маккаффери-младший снова ударил его по лицу, в то же самое место и с прежней силой.
— Смотри на меня, — кричал ему Маккаффери-младший, а из глаз Дэйва вновь катились потоками крупные слезы. — Смотри на меня.
Дэйв смотрел на Маккаффери-младшего, надеясь увидеть в его глазах сочувствие, человечность или хотя бы жалость — он предпочел бы жалость, — но видел только злобу и явную насмешку.
— Все ясно, — объявил Маккаффери-младший, — ты сосал.
Он еще раз ударил Дэйва по лицу, голова Дэйва сначала откинулась, а потом он в страхе втянул ее в плечи, но улыбающийся Маккаффери-младший, окруженный смеющимися приятелями, уже выходил из умывалки.
Дэйв припомнил однажды сказанное мистером Петерсом, маминым дружком, который иногда оставался у них ночевать.
— Есть две вещи, которые ты не должен принимать безропотно от любого мужчины: плевок и пощечина. И то и другое хуже, чем удар ножом, а того, кто осмелится на это… попытайся убить его, если сможешь.
Дэйв опустился на пол в умывалке и, сидя на холодном полу, старался пробудить в себе это желание — желание убить кого-либо. Он начал бы с Маккаффери-младшего, потом разделался бы с Большим Волком и Жирным Волком, попадись они снова ему на пути. Но, сказать по правде, он не был уверен в том, что смог бы сделать это. Он не знал, почему одни люди так плохо относятся к другим людям. Понять этого он не мог. Не мог.
Весть о том, что произошло в умывалке, распространилась по всей школе, и о том, как Маккаффери-младший поступил с Дэйвом и как Дэйв ответил на его издевательства, знали все — от третьеклассников до самых старших. Общественный приговор был вынесен, и Дэйв обнаружил, что даже те немногочисленные одноклассники, с которыми он на первых порах после возвращения в школу был в дружеских отношениях, начали сторониться его, как прокаженного.
Правда, когда он проходил по залу, не все шипели ему вслед «гомик» или начинали шевелить языком за раздутыми щеками. Фактически большая часть соучеников вообще не замечала Дэйва. Но в некотором роде это было даже хуже. Из-за этого молчания он чувствовал себя как бы вырванным из жизни.
Если, выйдя из дома, они сталкивались друг с другом, Джимми Маркус иногда молча шел рядом с ним до дверей школы, потому что поступить иначе было бы нелепо, да и неразумно; он говорил ему «Привет!», проходя мимо него по залу или сталкиваясь с ним по пути в класс. Когда их взгляды встречались, Дэйв различал на лице Джимми какую-то смесь из жалости и смущения, как будто Джимми порывался сказать что-то, чего не мог выразить словами — Джимми даже и в лучшие времена был не особенно разговорчив, кроме тех случаев, когда какая-нибудь безумная идея вроде того, чтобы спрыгнуть с поезда или украсть чью-нибудь машину, не приходила ему в голову. Но у Дэйва было такое чувство, что их дружба (по правде сказать, Дэйв никогда и не был уверен в том, что они по-настоящему дружили; он со стыдом вспоминал сейчас все те случаи, когда навязывал свое общество Джимми) умерла в тот момент, когда Дэйв залез в машину, а Джимми остался стоять на улице.
Джимми, как выяснилось, не собирался больше общаться с Дэйвом в школе, а поэтому он стал уклоняться и от кратких совместных прогулок, и вообще от любых контактов. Джимми всегда болтался по школе с Вэлом Сэваджем, низкорослым, умственно отсталым психопатом, которого уже дважды оставляли на второй год и который мог без всякой видимой причины вдруг начать неистово крутиться вокруг себя, впасть ни с того ни с сего в бешенство, насмерть пугая и учеников, и преподавателей. О Вэле по школе ходила шутка (которую, впрочем, никто не решался произнести вслух, если он был рядом), рассказывающая о том, что его родители копили деньги не для его учебы в колледже, а для внесения залога за него на случай, если он попадет в тюрьму. Еще до того, как Дэйва увезла эта проклятая машина, у Джимми и Вэла выработалась стойкая привычка неразлучно быть вместе, едва они переступали порог школы. Иногда Джимми позволял и Дэйву ходить вслед за ними, когда они совершали набеги на кухню кафетерия, чтобы перехватить там что-нибудь из еды, или искали новую крышу, на которую еще не залезали, однако после истории с машиной Дэйв и думать не мог о том, чтобы присоединиться к их компании. Когда Джимми еще не испытывал к Дэйву ненависти, возникшей после его исчезновения, Дэйв подметил некую мрачность, временами нависавшую над Джимми черным облаком, но сейчас это облако постоянно окутывало его наподобие нимба, окружающего голову святого. За последние дни Джимми, казалось, повзрослел и стал еще печальнее.
14 
