17 
Последняя фраза была произнесена весьма многозначительно, однако ничего не говорила Флейм.
– Мне следует знать это имя?
– Он был вашим прадедом. – Она потягивала чай, поглядывая на Флейм поверх золотой каемки на чашке. – Вы, верно, незнакомы с историей семьи своего отца?
– Не слишком, – призналась Флейм, задумчиво нахмурившись. – Из всех рассказов отца о деде я помню лишь то, что он приехал в Сан-Франциско в конце прошлого века и без памяти влюбился в Хелен Флеминг, происходившую из семьи одного из отцов-основателей города. Через три месяца они поженились. А больше… – Флейм пожала плечами, тем самым признавая свою неосведомленность, и откинулась на пышную белую диванную подушку, подобрав под себя ногу. Несмотря на непринужденность позы, ей было не по себе. – Кое-кто из моих друзей очень увлечен поиском своих семейных корней, пытается проследить фамильную историю. Будто бы это помогает познать собственное «я». Я с этим никогда не соглашусь. По-моему, каждый человек – самостоятельная уникальная личность. Кем были мои предки и чем они занимались, не имеет никакого отношения к моему «я».
Однако, невзирая на это весьма пылкое отречение от прошлого, она знала, что зачастую опровергала его свой жизнью. Ее происхождение обеспечивало ей определенный престиж. И заслужила его не она, а ее предки. И хотя в глубине души она на это обстоятельство досадовала, тем не менее в полной мере им пользовалась – открывала любые двери, заводила нужные знакомства, продвигалась в карьере. Она уставилась на стынущий кофе, чувствуя, что молчание затягивается – в этот момент она не слишком-то гордилась своими достижениями.
– Простите, если я вас обидела, Хэтти. Вы, вероятно, разделяете их интерес к прошлому своей семьи, иначе не пришли бы сюда.
– Интерес, может быть, но не мотивы. Полагаю, что и подходы у нас разные. Как вы поняли, я стремилась отыскать живого потомка Кристофера. – Однако она не стала развивать эту мысль. – Поверьте, это было нелегко. Вскоре после того, как много лет тому назад Кристофер Морган покинул Морганс-Уок и уехал на Запад, семья потеряла с ним связь. Мы не можем быть до конца уверены даже в том, что он сохранил фамилию Морган.
Флейм нахмурилась.
– А почему, собственно?
– Кто знает? – Эти острые глаза неотрывно следили за лицом Флейм, завораживая ее светившимся в них огнем. – Среди уезжающих на Запад было много таких, кто менял фамилию и начинал жизнь заново. Зачастую таким образом люди стремились скрыть свое преступное прошлое, а иногда это служило лишь символом обновления.
Флейм их понимала. После развода она решила оставить фамилию мужа, создавая иллюзию, что отныне не принадлежит к роду Морганов.
Но все знали, каких она кровей.
– Расскажите мне о себе, – попросила Хэтти. – Насколько я понимаю, вы работаете.
– Да. Я вице-президент и распорядитель финансов городского филиала национального рекламного агентства.
– Вице-президент… Вы, должно быть, очень умны.
Умна? Или просто достаточно сообразительна, чтобы перестать наконец бороться против своей девичьей фамилии и начать пользоваться ею к своей собственной выгоде? Будучи вице-президентом, Флейм получала высокую зарплату, но этих денег не хватило бы и на половину того, что она имела. Практически всю дорогую обстановку для квартиры, как и гардероб от именитых модельеров, она приобрела у клиентов агентства, а не в розничной торговле. Нет, она пользовалась своим положением как в компании, так и в обществе для получения особых льгот. Таковы были правила игры, и она их хорошо усвоила. Иначе в большом городе сегодня не выжить.
– Это помогает заводить полезные знакомства, – отозвалась она, выразительно пожав плечами. От комплимента Хэтти ей стало немного не по себе.
– Насколько я понимаю, вы единственный ребенок в семье?
– Да.
– И оба родителя умерли?
Флейм кивнула.
– Погибли в автокатастрофе одиннадцать лет назад. Отец умер сразу же. А мама несколько дней была в коматозном состоянии, то есть без сознания. Так и умерла, не приходя в себя.
За все эти годы острое чувство утраты так и не притупилось. Даже сейчас ей не хватало родителей. Бывали моменты, когда ей казалось, что она слышит мамин смех и поддразнивающий голос отца.
Они любили ее. Не за голубую кровь или красоту, а просто так, за то, что она была самой собой. С тех пор как она их лишилась, Флейм научилась ценить этот редчайший вид любви.
17 
