81 
Иванов затянулся и долго молчал. Михаил Капитонович тоже молчал и думал о том, что его мысли и предположения сходятся с тем, что сейчас говорит следователь. Однако способа, как бы можно было кого-нибудь найти, он не знал.
– Это хорошо, что вы молчите, значит, думаете, а не просто так говорите, что в голову придёт! Есть, правда, надежда на одну зацепку, это – первая служанка англичанки…
– Дора или Дарья…
– Именно так, и помочь нам в этом может только Элеонора Боули. В гостинице про эту горничную почти ничего не знают! Даже именной карточки не осталось. Смекаете? Только одно – из казачек и очень красивая!
Дора. Вторая ошибка следователя Иванова
Михаил Капитонович заглянул в дверь. Иванов в жилетке, светясь в солнечных лучах белым воротничком и рукавами, стоял и курил в открытую форточку.
– Явились! – сказал он и резко повернулся. – А у нас новости!
Сорокин вошёл и стал смотреть на следователя.
– Первая! Телеграмма от англичанки! Вторая: застрелился Гвоздецкий, как я и предсказывал, вот! – Иванов бросил газету. – «Русское слово», кстати, под редакцией вашего знакомого – Ива́нова! И третья! – Илья Михайлович сиял. – С повинной явилась Дора Чурикова!
Сорокин смотрел на следователя и не понимал, отчего тот сияет: оттого, что предсказал самоубийство Гвоздецкого, или оттого, что с повинной явилась Дора Чурикова!
«Дора Чурикова! Господи, телеграмма от Элеоноры!»
– Ну, что же вы? И о какой бутылке или фляге спрашивает мисс Боули?
Сорокин услышал вопрос и не мог пошевелиться.
– Что вы как рыба на льду – оказалась и лежит удивлённая? Вот, держите. – И Иванов протянул Михаилу Капитоновичу телеграмму.
«Уважаемые г-да Иванов и Сорокин!
До Екатерины Григорьевой у меня служила горничная Дора Михайловна Чурикова. Её точного места жительства указать не могу. Она приезжала ко мне из Нового города.
Г-н Иванов, поинтересуйтесь у вашего переводчика г-на Сорокина судьбой флажки. Он мне её задолжал ещё в двадцатом году.
В дальнейшем можете писать мне на русском языке, так, как я пишу вам.
С уважением, Элеонора Э. Боули.
19 ноября 1923 года.
Лондон».
От прочитанного Михаил Капитонович внутренне задрожал. Как он мог забыть? Он оставил фляжку у Серебрянникова и вот уже два с половиной месяца ни разу о ней не вспомнил, а вдруг её уже…
– Илья Михайлович, а можно я на час отлучусь?
– Что такое, голубчик? У нас сегодня столько новостей и работы, что боюсь, что время, потерянное на ожидание телеграммы, мы не скоро наверстаем!
– Мне срочно нужно в один адрес в Новом городе…
– В Новом городе? Ну что ж! Давайте, а на обратном пути будьте любезны заглянуть в полицейский участок на железнодорожном вокзале. Там нас ждёт Дора Михайловна Чурикова, собственной персоной.
У Сорокина в голове теснились мысли, вызванные новостями. Первая почему-то про Гвоздецкого: «Чёрт с ним! Прости господи, надо будет помянуть его, а вот всё же интересно, что бы об этом сказал Штин?» Вторая, конечно, про фляжку, которую он так преступно, он так и обозначил это про себя – преступно, забыл… А где он её забыл? Сорокин похолодел.
Он выскочил из тюрьмы и тут же подрядил извозчика.
– Спешишь, барин? – не оборачиваясь, спросил извозчик.
– Спешу!
«Вот только куда?» – Михаил Капитонович метался: сначала на Садовую, если Серебрянникова там не окажется, тогда надо будет ехать в кабинет на Больничной, всё равно это на пути от Садовой на вокзал.
– Садовая, 12, угол Пекинской, знаешь, где это?
– Знаю, а не знаю, так пошукаем! Мигом домчу! А тама ждать? Или останесся?
Сорокин думал одну секунду.
– Ждать!
Извозчик хлёстко ударил вожжами. До Садовой доехали быстро. Михаил Капитонович напряжённо думал, где он мог оставить фляжку. Она неотлучно была в его сидоре, с которым он был неразлучен, потому что сидор исполнял роль и чемодана, и платяного шкафа, и всего, где Михаил Капитонович мог хранить вещи, которых до недавнего времени у него практически и не было. «Всё-таки, скорее всего, в кабинете, а это хуже всего!» Он вспоминал, как после опиекурильни его подхватил Серебрянников, как они дошли до кабинета и он разделся в перевязочной и положил сидор в угол на кафельный пол, аккуратно, чтобы не разбить фляжку. Потом он переодевался, и Глафира подшивала данные ему Серебрянниковым пиджак и брюки, не по размеру. Помнил, как шли на Садовую и заставший их по дороге ливень, но ничего не мог вспомнить про сидор, потому что был одет в одежду с чужого плеча и это отвлекало. «Если оставил в кабинете, – он до боли сцепил пальцы, – Глафира могла или выкинуть её, или куда-нибудь, под что-нибудь приспособить!» И ему стало не по себе, когда он представил, под что в кабинете, где лечат… тьфу, чёрт… гадость… Глафира могла приспособить его фляжку.
81 
