Особенно,... 
73 
— А с этими что будем делать? — с дрожью в голосе, не глядя на трупы, вернее, боясь на них глядеть, спросил сержант.
— Ты, Петя, не переживай. Раймонд, пока нырял, все придумал.
— Мы этих козлов в Двине утопим. Привяжем к ногам камни — и вперед.
— А лодка?
— Что тебе лодка? Пустим ее по реке, пусть себе плывет. Где‑нибудь километрах в пяти–шести отсюда ее на берег выбросит.
— А если утонет? — спросил Овсейчик.
— Утонет, так и хрен с ней! Нам с нее проку никакого, она нам ни к чему. Как теперь порешим, так и сделаем.
Григорий смотрел на происходящее влажными от слез глазами. Он нервно кусал сухую веточку, бормоча проклятия. Скляров видел, как таможенники погрузили два трупа в моторку, видел, как Овсейчик притащил два камня откуда‑то с берега Двины. Камни были большие, как капустные кочаны. Видел, как Раймонд привязывал камни к трупам.
— Ну, суки! Ну, суки! — от негодования и злости, а еще больше от своей беспомощности Григорию Склярову хотелось кричать. Но он, естественно, молчал, лишь тяжело дышал, временами хрипел.
И возможно, если бы не заржала его лошадь, он продолжал бы лежать, прижав бинокль к глазам.
— Что б тебя волк задрал! Постоять не мог спокойно? — сползая с пригорка, буркнул егерь.
Ржание лошади услышали и таможенники. Они насторожились. А затем Раймонд махнул рукой.
— Хрен с ним! Труп в лодке накрыт брезентом, так что спокойнее, ребята, спокойнее. Мы свое дело сделали, а этих двух дня два–три искать никто не станет.
Загремели весла, затем заурчал, переходя на визг и жужжание, мотор.
Григорий Скляров быстро шел по лесу, спеша к своему коню. Он не слышал, как глухо булькнул вначале один труп, затем второй, не видел, как разошлись круги на серой, почти свинцовой воде Западной Двины. Трупы были брошены метрах в двенадцати от берега в самом глубоком месте. Тяжелые камни тотчас утащили их на дно.
— Ну вот и порядок, — сказал Раймонд, вытирая свой автомат. — Сейчас приеду, смажу его, просушу. Патронов у меня хватает, так что, в общем, никто ни о чем… И вы — молчок.
— Ясное дело, — невесело произнес Овсейчик. Сержант тоже кивнул головой.
— Давайте, я вначале вас подброшу, а потом сам поплыву.
Моторка, промчавшись по Двине километра полтора, уткнулась в берег у высокого причала заброшенной паромной переправы. Два белорусских таможенника сошли, на прощание кивнув Раймонду.
А тот развернул лодку и поплыл к противоположному берегу.
Пустую лодку старика–хуторянина медленно крутило и несло по течению Двины, несло в сторону Риги — к городу, знаменитому своими ганзейскими традициями, а теперь центру контрабанды металлов, которые вывозили из Беларуси, Украины и России. Рига своих традиций торговли не утратила, но теперь торговля была большей частью нелегальной.
Глава 12
Часов в восемь вечера Григорий Скляров, усталый и злой, вернулся домой. Он пытался улыбаться, но улыбка на его лице казалась неестественной, словно приклеенной.
— Что с тобой, Гриша? —- спросила жена.
— Ничего, ничего, — пробурчал он в ответ.
— Идем ужинать.
— Нет, не хочу.
— Почему? — насторожилась жена.
— Не хочу, и все.
«Что‑то случилось», — подумала женщина. Но, прекрасно зная характер мужа, поняла, лучше ни о чем не спрашивать, все равно не скажет.
Дочка была занята своими делами. Она утюжила детскую одежду, слезы иногда капали то на платьице, то на ночную рубашку.
Григорий подошел к дочери.
— Что, она спит?
— Да, уснула только что. Дала ей лекарства, и она вздремнула. Ты, папа, как ушел утром, с тех пор она не спала.
— Я же тихо, — сказал Григорий.
— Ты здесь ни при чем. Просто все время она жаловалась, что ей плохо. Скорее бы уже…
— Что скорее? — насторожился Григорий.
— Да не знаю что…
Григорий приоткрыл дверь в комнатку внучки. Та спала, ее бледное лицо казалось восковым, под глазами темнели круги.
— Боже мой, — сказал Григорий, — а я думал, приеду, с ней поговорю.
— Она тебя не дождалась, сказала, что завтра с тобой поговорит. Совсем слабенькая, — усталым голосом пояснила дочь.
— Пойдемте ужинать, — подойдя к дочери и к мужу, негромко произнесла жена, вытирая влажные руки о накрахмаленный фартук.
— Да, да, пойдем. Пойдем, дочка, поешь. На тебе самой лица нет.
— Я тоже, мама, не хочу.
— Хоть молока выпей.
73 
