Особенно,... 
83 
— Почему это?
— Ты такой…
— Занудный.
— Я собиралась сказать «нормальный». Но занудный тоже сойдет.
— Это я только снаружи.
— Видимо. У меня, кстати, тоже был период борьбы с миром.
— Не может быть.
— Правда. Я увлеклась гранжем. Ходила во всем фланелевом и купила себе гитару.
Я засмеялся.
— Не смейся, — мрачно сказала Саманта. — Я даже сама песни писала.
— А как группа называлась?
— Не было группы. Я выступала соло.
— Не думал, что гранж можно играть в одиночку.
— Ну, это был не совсем гранж. Меня больше образ жизни вдохновлял. А пела я что-то вроде «Индиго Герлз». Один раз моя подружка… — Саманта захихикала. — Вообще, это печальная история.
— Заметно.
— Нет, правда. Из… — она снова прыснула, — извини. Моя подружка, она на курс младше училась, ну вот, она собиралась делать аборт.
— Оборжаться.
— Хватит. История была грустная, честное слово. И смешно не про аборт. Смешно, что я про это песню написала и назвала ее… — тут ее совсем сплющило, — ой, не могу. Нет, не скажу.
— Поздно. Рассказывай.
— Не, я правда не могу.
— «Процедура»?
— Хуже.
— «Трудное решение»?
— Не скажу. Но там женское тело сравнивалось с полем цветов.
— Очень возвышенно.
— Я тоже так думала.
— Хотя… Дали как-то сказал, что первый человек, догадавшийся сравнить женские щечки с розами, был гением. А первый, кто повторил это сравнение, — наверняка идиотом.
— В койке.
— В койке. В общем, по-моему, твои родители легко отделались.
— К тому моменту, как я вступила в конфликт с миром, они слишком погрузились в войну полов. Это меня и бесило больше всего.
— А ты песню про это написала?
— Про их развод? Нет. Хотя просто стихи написать собиралась.
— «Расставание»?
— Я бы назвала его «Пара дебилов».
Я улыбнулся.
— Еще у меня фотоаппарат был, и я снимала много, — сказала она. — Господи, как же я изменилась! Была такая творческая натура.
— Никогда не поздно начать сначала.
Она затихла.
— Что? — спросил я.
— Мне так Йен всегда говорил.
Я не ответил.
— Всякий раз, как я ныла про работу, он мне это говорил. — Саманта помолчала. — Не бог весть какой оригинальный ответ, но говорил он так часто. Наверное, я много ныла.
— Мне очень жаль.
— Ничего. Я теперь даже могу вспоминать о нем, не впадая в истерику. Уже хорошо.
Я кивнул.
— Вспоминаю — и мне тепло, а не жарко. Понимаешь? Как будто это близкий друг умер. Близким другом он, конечно, тоже был. Да что теперь об этом говорить…
— Почему? Если хочешь, давай поговорим.
Она улыбнулась и покачала головой:
— У нас столько работы…
— Расскажи про него.
Саманта помолчала, потом сказала:
— Они с отцом дружили. По-моему, папа переживал даже больше, чем я. Я как будто знала: однажды это случится. Такая уж у него работа. Но я не представляла себе, что произойдет на самом деле. Да и кто такое мог представить?
Я молчал.
— Ладно, теперь уж все. — Саманта смахнула слезинки. — Берем себя в руки. — Она улыбнулась. — Ты просто стал остановкой на моем пути к выздоровлению.
— Чем могу.
Она снова улыбнулась и вернулась к прежнему занятию. Я смотрел на нее. В конце концов Саманта заметила, как я таращусь, и подняла голову:
— Чего?
— А почему ты ныла про работу? По-моему, твоя гораздо интереснее моей.
— Вряд ли.
— Нет, правда.
— Как скажешь.
— Хорошо, а что бы ты хотела делать?
— Не знаю. Я думала, думала, но так ничего и не придумала. Я хотела стать следователем. И стала. Мне казалось, надо чем-то отличаться от папы. Он был фараоном. И дядя тоже. Мамин папа работал в контрразведке. Ясное дело, я не хотела идти в полицию. Ну вот я и подумала: ведь прокуратура — это же совсем другое дело. — Она засмеялась. — Последний всплеск бунтарских настроений. Я смирилась со своей судьбой.
Я сказал:
— Мне кажется, у меня с моим отцом то же самое было.
Она закатила глаза.
— Я серьезно. Пока я рос, он казался мне абсолютно бездушным человеком. Человеком, для которого важно одно — прибыль. Так и есть. И понимаешь, какая подлость: я ухитрился выбрать, пожалуй, единственную профессию, в которой требуется еще большее бездушие и большая страсть к деньгам.
— Если это так, чего ты не бросишь?
83 
