Последние отзывы

  13  

***

— Привет, — произнес Николас.

Она распахнула дверь ресторанчика и подперла ее камнем. Потом ловким непринужденным движением перевернула вывеску «Закрыто».

— Вряд ли тебе захочется входить, — улыбнулась она. — Кондиционер сломался.

Она приподняла волосы с затылка и слегка помахала ими, словно иллюстрируя ситуацию.

— Я и не собирался входить, — ответил Николас. — Я спешу в больницу. Но я не знаю, как тебя зовут. — Он сделал шаг вперед. — Я хотел спросить, как тебя зовут, — повторил он.

— Пейдж, — тихо произнесла она. — Пейдж О’Тул.

— Пейдж, — повторил Николас. — Что ж…

Он улыбнулся и зашагал к метро. В вагоне он пытался читать «Глоуб», но постоянно терял нить, потому что ему казалось, что ветер в туннеле напевает ее имя.

***

В этот же вечер, перед тем как закрыть закусочную на ночь, Пейдж рассказала ему историю своего имени. Его придумал ее отец, считая его чудесным ирландским именем, которое напоминало бы ему о родных краях. Мама была категорически против. Она считала, что девочка с таким именем будет обречена на то, чтобы вечно идти у кого-то на поводу. «Утро вечера мудренее», — вздохнул папа. Мама легла спать и во сне поняла, что у этого имени есть омоним. Она решила, что, назвав дочь Пейдж, она предоставит ей чудесную возможность начать все с чистого листа^[4]. В конце концов так ее и окрестили.

Пейдж сообщила Николасу, что беседа об истории ее имени была одной из семи бесед с мамой, которые она запомнила. Николас почти безотчетно привлек ее к себе и усадил на колени. Крепко обняв девушку, он прислушивался к биению ее сердца.

Годом ранее Николас принял решение специализироваться в кардиохирургии. Из расположенной над операционной галереи он, как Бог, наблюдал за операцией по пересадке сердца. Хирурги извлекли плотный комок мышц из портативного холодильника и поместили его в разверстую грудную клетку пациента, представляющую собой одну сплошную рану. Крошечными стежками они сшивали артерии и вены, а тем временем сердце уже готовилось выполнять свою работу. Когда же оно наконец забилось, перекачивая кровь пациента и насыщая ее кислородом, давая ему шанс на жизнь, Николас почувствовал, что на его глаза наворачиваются слезы. Одного этого было бы достаточно, чтобы склонить его к кардиохирургии. Через неделю после операции, узнав, что орган успешно прижился, он навестил пациента. Он сидел на краю кровати мистера Ломацци, шестидесятилетнего вдовца, в груди которого теперь билось сердце шестнадцатилетней девочки, и слушал, как тот рассуждает о бейсболе и благодарит Господа за спасение. Николас уже собирался уходить, когда мистер Ломацци доверительно наклонился к нему и произнес:

— А знаете, доктор, ведь я изменился. Я думаю, как она. Я подолгу смотрю на цветы и вспоминаю стихи, которых никогда не читал. А иногда мне очень хочется влюбиться. — Он схватил Николаса за руку, и тот испытал настоящий шок, ощутив в его пальцах силу и уверенную пульсацию работающего как часы сердца. — Я не жалуюсь, — продолжал Ломацци. — Просто я не знаю, кто теперь за старшего.

Николас попрощался и окончательно решил посвятить себя кардиохирургии. Возможно, он всегда знал, что суть человека заключена в его сердце.

Теперь, прижимая к себе Пейдж, он задался вопросом, что побудило его к столь неожиданным действиям и какая часть тела им сейчас управляет.

***

В свой первый выходной за весь июль Николас пригласил Пейдж на свидание. Себя он убеждал в том, что, в сущности, никакое это не свидание. Просто старший брат хочет показать сестренке город. На прошлой неделе они уже ходили вместе на игру «Ред Сокс», а потом гуляли по парку и катались на знаменитых лебединых лодках^[5]. Николас не признался Пейдж, что за все двадцать восемь лет, прожитые в Бостоне, он еще ни разу не катался на них. Он любовался тем, как солнце сверкает в ее волосах и окрашивает розовым румянцем ее щеки, смеялся, глядя, как она ест хот-дог без булки, и пытался убедить себя в том, что и не думает в нее влюбляться.

Возможно, это было несколько самонадеянно с его стороны, но Николаса ничуть не удивляло то, что Пейдж нравится его общество. Он к этому давно привык. Да и вообще он знал, что любой врач притягивает женщин как магнит. Что его удивляло, так это то, что ему хочется проводить время с ней. Это превратилось для него в навязчивую идею. Ему нравилось, что она любит босиком бродить по улицам вечернего Кембриджа, когда тротуары начинают остывать от дневного зноя, ему нравилось, как она вприпрыжку бежит за фургончиками с мороженым, подпевая их незамысловатому мотиву. Ему нравилась ее детская непосредственность — возможно, потому, что сам он уже давно себе ничего подобного не позволял.

  13