Особенно,... 
33 
Последний раз, когда она ее видела, здесь была голая земля, усыпанная розами и венками от людей, которые не нашли слов, поэтому принесли цветы. Теперь здесь стояла могильная плита из белого мрамора. «Хло Пибоди, 1979–1989». Эдди повернулась к Джеку.
— Как ты думаешь, что происходит… после смерти?
Джек сунул руки в карманы куртки и молча пожал плечами.
— Раньше я надеялась, что если приходится распрощаться со старой жизнью, начинается новая.
Ответ Джека — фырканье — облачком повис между ними.
— Потом… после… я перестала надеяться. Не хотелось, чтобы Хло стала еще чьей-то доченькой. — Эдди осторожно отошла от прямоугольника вокруг могилки. — Но она должна где-то существовать, разве нет?
Джек откашлялся.
— Эскимосы считают, что звезды — это дыры в небе. И каждый раз, когда мы видим их свет, мы понимаем, что наши любимые счастливы.
Эдди увидела, как Джек достал из кармана два цветка и положил их на могилу. Яркие бутоны шнитт-лука, который Делайла выращивала на подоконнике, на фоне белой плиты напоминали густые фиолетовые пятна.
Над ними простиралось бескрайнее небо, усыпанное звездами.
— Надеюсь, что эскимосы, — сказала Эдди, по щекам которой струились слезы, — правы.
У Эдди дрожали руки, когда она провожала Джека до квартиры, где он жил с Роем. Чувствует ли он то же самое, когда их плечи соприкасаются? Заметил ли, что воздух вокруг них сгустился? Эти чувства были для нее в новинку. Казалось, что ей тесно в собственном теле. Неужели можно находиться рядом с мужчиной и не стремиться сбежать сломя голову?
Они достигли верхней ступеньки лестницы.
— Что ж, до завтра, — попрощался Джек, протягивая руку к двери.
— Подожди, — сказала Эдди и положила ладонь на его руку. Как она и ожидала, он замер. — Спасибо. За то, что пришел сегодня.
Джек кивнул и снова повернулся к двери.
— Я могу задать тебе один вопрос?
— Если о том, как утеплить входную дверь, то я…
— Не об этом, — оборвала его Эдди. — Я хотела спросить: может, поцелуешь меня?
И заметила в его глазах страх. Ему казалось, что от ее кожи, словно аромат духов, исходит мрачное предупреждение.
— Нет, — мягко ответил он.
Эдди задохнулась от стыда. Какая же она дура! Щеки ее стали пунцовыми. Она отступила.
— Я не стану тебя целовать, — добавил Джек, — но ты можешь поцеловать меня.
— Я? Могу?
У Эдди было странное ощущение, что он чувствует себя так же неловко, как и она.
— Хочешь?
— Нет, — ответила Эдди, приподнимаясь, чтобы губами коснуться его губ.
Джек изо всех сил сдерживался, чтобы не обнять ее. Он позволил Эдди изучить его приоткрытый рот, просунуть язык между его губами и прижаться к его языку. Он не шевельнулся, даже когда она положила руки ему на грудь, даже когда ее волосы защекотали ему шею, даже когда он понял, что от нее пахнет кофе и одиночеством.
«Это последнее, что ты мог сделать, — корил он себя, — ты плохо закончишь. Снова».
Но он вверил свою судьбу Эдди: поцелуй длился так долго, как она пожелала. Потом он вошел в квартиру, намереваясь забраться под одеяло и забыть последние десять минут своей жизни. Вспыхнул свет. В гостиной на диване в пижаме и халате сидел Рой.
— Обидишь мою дочь, — предостерег он, — и я убью тебя во сне!
— Я и пальцем к ней не прикоснулся.
— Вранье! Я видел, как вы целовались. Через замочную скважину.
— Вы подсматривали? Вы что — вуайерист?
— А ты кто? Жиголо? Нанимаешься на работу и спишь с хозяйкой, чтобы потом украсть у нее деньги и сбежать?
— Во-первых, это она наняла меня на работу. Во-вторых, если бы я был настолько глуп, чтобы совершить что-то подобное, то неужели вы думаете, что я не выбрал бы хозяйку ювелирного магазина или банкиршу?
— Эдди намного красивее всяких банкирш.
Джек снял куртку и со злостью швырнул ее на стул.
— Хотя вас это и не касается, но это Эдди меня поцеловала.
— Она… сама поцеловала?
— Не можете поверить?
Он направился в свою комнату.
На лице Роя появилась улыбка.
— Честно говоря, не могу.
Джордан вошел в помещение окружного суда первой инстанции в городе Кэрролл, огляделся, чтобы определить, где проходят слушания, и пробежал взглядом по грустным лицам свидетелей, сидящих в ожидании своей пятнадцатиминутной славы. В рубашке и свитере он чувствовал себя голым: он привык надевать костюм от Армани, когда принимал участие в рассмотрении дел.
33 
