Глава 7

Жиль усердно прислуживал в странноприимном доме. Хоть он и был человеком пожилым, но всё-таки сохранил живость ума и хитрость. Он намеренно создавал видимость, что жизнь в странноприимном доме при монастыре Валломброза его вполне устраивает, что он помнит о принесённой клятве перед распятием Спасителя и даже не помышляет вернуться в Аржиньи.

Брат Валентин, с особым тщанием наблюдавший за новым прислужником, вскоре уверовал в его благие намерения и ослабил бдительность. Жиль только этого и ждал.

Однажды утром он украл рясу одного из монахов, которую требовалось постирать, облачился в неё и незаметно пробрался в повозку, принадлежавшую паломникам, что направлялись домой в Роман-сюр-Изер.

Молодая супружеская чета посетила Авиньон, где в храме, посвящённом Деве Марии с жаром молила ниспослать им ребёнка. Храм Девы Марии Авиньонской был известен не только в Провансе, но и за его пределами. Сюда стекались бездетные пары, ибо святая покровительствовала деторождению, и женщины, страдающие различными недугами, молившие её об исцелении. Часто они проделывали не ближний путь из отдалённых уголков Франции и Бургундии, поэтому странноприимный дом ордена Валломброза никогда не пустовал.

Молодая чета, расположившаяся на козлах, – мужчина правил тощей лошадёнкой, женщина сидела подле мужа, – даже не заметив, как к ним в повозку проник человек, облачённый в грязную и мятую монашескую рясу.

Жиль благополучно добрался до Роман-сюр-Изера, и также не заметно покинул повозку супружеской четы. До Аржиньи оставалось ещё довольно далеко. Жиль размышлял: каким образом ему проделать дальнейший путь? Пешком дорога займёт несколько дней, в повозке же – гораздо быстрее.

Беглец шёл по оживлённому тракту, проходящему вдоль Роны, его мучил голод, ибо он ничего не ел со вчерашнего вечера. Неожиданно ему пришла дерзкая мысль: «А почему бы мне не воспользоваться своим облачением и не выдать себя за монаха?.. За обещание сотворить молитву, меня могли бы подвезти до по крайней мере до Лиона… А там до Аржиньи рукой подать…»

Эта мысль привела старого слугу в прекрасное расположение духа. Он приосанился, как то подобает монаху-валломброзанцу, накинул на голову капюшон, дабы прикрыть отсутствие тонзуры^[44], сцепил на груди руки, и продолжил свой путь.

Вскоре с ним поравнялась повозка, гружёная овощами. Жиль окликнул её хозяина, пытаясь подражать речи монахов:

– Сын мой!

Крестьянин встрепенулся.

– Да, святой отец… – ответствовал он. И даже потрёпанная ряса Жиля его ничуть не смутила, ибо в Провансе было достаточно странствующих монахов-проповедников, стремящихся к аскетизму, оставивших свои обители, и живущих лишь подаянием.

– Ты держишь путь в Лион? – спросил лже-монах.

– Точно так, святой отец.

– Если ты подвезёшь меня, то я непременно буду молить Господа, дабы он ниспослал тебе и твоей семье успеха в делах.

Крестьянин взглянул на товар в повозке.

– Благодарю вас, святой отец, успех мне как раз необходим. Садитесь, к вечеру будем во Вьене, переночуем в придорожной харчевне. А там и до Лиона недалеко…

Крестьянин попался не многословный, он не докучал Жилю расспросами, что того вполне устраивало. Ибо он, малосведущий в монашеской жизни, вряд ли бы нашёлся, что ответить.

Крестьянин и лже-монах благополучно достигли придорожной харчевни, когда ночная мгла окончательно окутала землю, и колокол здешней часовни робко отзвонил повечерие^[45].

Хозяин харчевни расположил постояльцев на сеновале и покормил тем, что осталось от ужина. Жиль был настолько голоден, что возблагодарил его от имени Господа, и съел всё подчистую. Не снимая капюшона, он лёг спать, ибо боялся, что доверчивый крестьянин уличит его в обмане.

Утром, едва забрезжил рассвет, крестьянин и лже-монах, снова отправились в путь. Вскоре они достигли славного Лиона и расстались…

* * *

От Лиона до Аржиньи оставалось всего пятнадцать лье, которые всадник мог бы без труда преодолеть за несколько часов. Монаху же, идущему пешком, потребовалось бы в лучшем случае два дня.

  38