12 
— Чего грустная такая, а, свояченица? Не заболела? А?
Он не торопясь поднимался с места, приближался к Алине — она пятилась, пока не упиралась спиной в холодную кухонную стену, — и с выражением серьезной заботы ощупывал потными руками ее плечи, ключицы, очень долго мял грудь и смотрел в глаза с таким нахальством и угрозой, что она не решалась издать даже звука и еле сдерживалась, чтобы не закричать!
— Здорова, — с удовлетворением констатировал Петр, закончив «осмотр». — Чего же ты тогда? А я-то в беспокойство впал, думал, «скорую» придется вызывать. Здорова ты, и сок из тебя брызжет, совсем ты, девка, созрела. Мужика тебе хорошего надо, это ж за километр видать! Ну а я — сама видишь, всегда рядом. Я тебя так любить буду — вопить станешь от счастья и еще просить… А Люська нам не помешает, она и знать ничего не будет, Люська… Нравишься ты мне сильно, понятно? Ни одна баба до сих по власти надо мной не могла взять… А ты — можешь! Ты, Алиночка, веревки из меня вить сможешь… веревки…
Он стискивал ее за локти и прижимал к себе так, что хрустели кости, и шептал в самое ухо, сам возбуждаясь от своих слов и начиная часто и тяжело дышать… А Алина едва не теряла сознание от страха и отвращения, но не решалась даже оттолкнуть его! В Петре было добрых два метра роста, и весь он был налит страшной, звериной силой. Один раз Алина видела, как во время семейной ссоры он зажал Люськину голову в огромных руках, и сестра замолчала, смертельно побледнев — ведь еще минута, и ее растрепанная голова треснет в этих ладонях, как арбуз…
— Ладно. Вижу — не хочешь ты меня. Или боишься? А? Боишься? Не бойся, Алиночка, ты меня не бойся. Я все для тебя сделаю… я тебя не трону… пока не трону… я подожду… подожду, пока ты сама меня не попросишь… сама…
Ее уже тошнило от этих рук, которые с каждым днем становились все бесстыднее и тискали грудь и плечи, забираясь под свитер и бюстгальтер, оставляя на теле сине-лиловые следы. Но она терпела, потому что знала — ей некуда пойти и негде искать защиты. «Он же не делает мне ничего плохого… Он шутит… Он не тронет меня…» — этой молитвой Алина уговаривала себя потерпеть еще чуть-чуть, чуть-чуть, еще день, еще два… А потом что-нибудь придумается. Может быть, Петр сам оставит ее в покое и исчезнет — как, если верить Люське, исчезал уже не раз, появляясь в доме через полтора-два месяца, весь пропахший чужими запахами, иногда избитый, но всегда довольный жизнью и собой.
— Давно уж он не пропадал-то, — ворчала Люська на кухне, со злобой прислушиваясь к тому, как муж в соседней комнате громко икает после ужина. — Видеть его не могу, козел вонючий… Пропадет, бывало, вернется — и слова ему не скажи, изобьет до смерти… Дети видят. А тут с самого твоего приезда сидит, как приклеенный. Прямо и не знаю, радоваться ли. Иногда так опостылет — хоть топись! Ты, Алинка, замуж не торопись. Ничего в этом замуже хорошего, паскудство сплошное…
Так продолжалось больше полугода. И могло бы продолжаться еще дольше, если бы однажды…
— Ну все, девка, кончилось мое терпение! Ни одну бабу я так долго не обхаживал… видать, ты из этих… которые любят, чтобы их силой… Ну так я могу. Это я на два счета тебе обеспечу, мало не покажется!
Петр рванул ее за ворот блузки — дешевая ткань треснула и поползла, уверенно задрал юбку, и грубая рука стала шарить Алину по животу и между бедер. Как это случилось, откуда в ней взялись силы и смелость, этого Алина до сих пор не могла себе объяснить. Было похоже, что внутри распрямилась какая-то пружина. Она коротко и сильно толкнула Петра в грудь, развернулась, схватила первое, что попалось под руку — чугунную сковородку, — и с размаху впечатала тяжеленный диск даже не в голову, а прямо в ненавистную морду. Раздался отвратительный хруст, фонтаном брызнула кровь. Петр юлой закрутился по кухне, сшибая все на своем пути и отчаянно матерясь.
— Ах ты бл… такая! — услышала Алина. И увидела в кухонном проеме сестру. Люська, пришедшая с работы раньше обычного, смотрела на нее с первобытной ненавистью. Не обращая внимания на мужа, который продолжал стонать и вертеться, она швырнула в угол сумку с продуктами и пошла на Алину, выставив кулаки:
— Говорили мне добрые люди, верить не хотела! Ты что же это, сучка, ты зачем же это в дом мой пришла?! Мужика увести? Волюшки захотелось? С мужиком на травке? А о детях моих ты подумала?! Что отца от них уводишь?! Что сиротишь троих ребят при живом-то отце из-за натуры твоей сучьей, паскуда!!!
12 
