– Кажется, сегодня мне придется открыть заведение на час позже. А может быть, даже на два, – равнодушно заметил гангстер. – Впрочем, мистеры, я совершенно не тороплюсь. Я могу даже совсем не открывать его сегодня. Пусть Джульетта и Розина отдохнут!
С этими словами он вытащил пилочку для ногтей и, не стесняясь присутствующих, занялся маникюром. Покупатели молча наблюдали за его туалетом, ожидая прихода пятого коммуниста.
«Если он будет негром, то я погибну, если белым – останусь в живых», – загадал Кирпичников. Он так уверовал в эту глупую примету, что в ужасе зажмурился, когда дверь в очередной раз скрипнула и в толпе мелькнуло черное лицо. Потом собрал волю в кулах, вспомнил лекцию о материализме как единственно верном взгляде на природу, попытался убедить себя в том, что еще не все потеряно, выдохнул, открыл глаза… И увидел Джессику.
Она смотрела на него – испуганная, нежная, решительная. Такая же, как и неделю назад (Труд, неужели всего лишь неделя прошла?), когда он впервые ее увидел: босиком, в заношенном, практически прозрачном желтом платье, с узелком. Теперь в нем были деньги, разумеется. Знала ли Джессика, кого идет покупать для своей партии? Было ли ей вообще известно, что случилось с Красленом?..
– Люди Свинстона предлагают пятнадцать тысяч, – тихо сказал негритянке один из рабочих.
А она глядела на пленника, не отрываясь. «Не позволь им купить меня!» – мысленно попросил Кирпичников. И в глазах негритянки прочитал: «Ни за что не позволю!»
– Джессика, мы можем предложить больше пятнадцати? – спросил нетерпеливый рабочий.
По лицу негритянки было видно, что она растеряна. «Ну что же ты, скажи им, что я не предатель!» – подумал Краслен. И вдруг понял, в чем дело. Ему выдался шанс проникнуть в стан врага, сделать то, что до сих пор оборачивалось только побоями и досадными поражениями. Скажи Джессика прямо здесь, сейчас, при людях Свинстона, что Кирпичников честный коммунист – и все планы по спасению тела Вождя рухнут. Да и как отреагируют гангстеры, узнав, что их заложник теперь никому не нужен? Уж конечно, не отпустят на свободу. Быть ему, Краслену, эскалопом, лежать ему на красной доске под зеленым ножом…
– Генри, у нас нет таких денег, – сказала Джессика.
– Что? Как нет?! – заволновались рабочие.
«Папаша», ждавший двадцати или хотя бы восемнадцати, грустно вздохнул и спрятал пилочку в карман.
– Мы не можем себе позволить, – тихо повторила негритянка. – Джонсон распорядился уступить.
– Как так «уступить»?!
– И что будет, когда он окажется у Свинстона?!
– А твой узелок, Джессика?! Что в нем?!
– Джонсон распорядился уступить, – решительно повторила негритянка.
Несколько секунд коммунисты молчали. Потом тот, что пришел первым, повернулся к гангстерскому «папаше» и уныло заговорил:
– Ну, стало быть, мистер…
– Какого черта?! – прервал его истошный вопль несдержанного однопартийца. – Мы же только вчера экспроприировали содержимое банковского автомобиля!!!
– Уймись, Билли! – зашумели на него рабочие. – Приказ есть приказ!
– К чертям ваши приказы! Мне вообще не надо ни приказов, ни денег, чтобы расправиться с этим предателем! – заорал Билли, выхватив маузер.
– Не на кухне, нет! – успел воскликнуть гангстер.
Джессика бросилась к Билли.
Краслен не успел разглядеть, как она сумела толкнуть его под руку. Выстрел оказался ужасно громким: раньше, мечтая о классовых битвах, Кирпичников представлял себе это несколько по-другому. Свиста пули, о котором так часто пишут в книгах о героизме, он не услышал вообще. А вот звук бьющейся посуды над головой и ощущения от сыплющихся на голову осколков оказались невероятно приятными. «Жив!» – понял Краслен, чувствуя, как на него валятся куски фаянса. Последним, что он услышал перед тем, как какая-то тяжелая дрянь грохнулась ему на голову, лишив сознания, был вопль гангстера:
– А-а-а-а! Моя супница!!!
18
Солнце уже почти спряталось за лесом небоскребов, а фонари и электрические рекламы еще не горели. Небо было серым. К секретному месту капиталистического совещания Краслена подвезли в открытом авто, брезентовая крыша которого была, однако, поднята: сильный ветер, вот-вот обещавший начало дождя, бросал в глаза прохожим уличную пыль и носил туда-сюда разноцветные пустые пакеты из-под жареного картофеля. В такую погоду Манитаун казался особенно мрачным. Пожалуй, он показывал свою истинную сущность.