7 
Постник имел глаза безумца, лицо алкоголика и тело ребенка-переростка. Завернутый в грязный, во многих местах прожженный атласный халат, с голой узкой грудью, с тонкой жилистой шеей, украшенной множеством цепочек, непристойно мерцающих из-под жидкой нечистой бороды, с падающими на лоб и плечи длинными сальными волосами, с глазами, провалившимися в глазницы, в оранжевых огнях свечей он напоминал миниатюрный готический собор.
Студеникин снял с плеч рюкзак, поставил на пол, раскрыл. Бородатое существо приблизилось, пнуло босой ступней. Высыпались упаковки, свертки, пакеты, коробки, контейнеры.
– Что нам сегодня принесли… Жратву вижу… Бухло тоже вижу. Ага, батареи. Можно включить свет. И даже отопление… – Бородатый поднял глаза на Дениса. – Включим свет, а?
Денис пожал плечами.
– Правильно, – похвалил Постник. – При свечах чище. Как там? Мессир не любит электрического света, хе-хе… Ага, и зубочистки не забыл! Воды сколько?
– Пятнадцать литров, – ответил Глеб и сделал Денису знак. Денис отцепил лямки, поставил на пол канистру. Спина немедленно заболела, и он, не удержавшись, сделал несколько вращательных движений плечами.
– Тяжко? – осведомился Постник, сделал шаг вперед и всмотрелся в лицо Дениса. – Что скажешь, человечек? Тяжко тебе?
Его дыхание пахло алкоголем.
Денис молчал. Постник поднял ладонь – на каждом пальце по драгоценному перстню – и ткнул себя в грудь.
– Смотри на меня. Видишь? Знаешь, кто я? Думаешь, я безумный дурак? Который окопался на верхотуре, чтоб все про него забыли? Нет, брат мой. Я тот, кому тяжелее всех. Если бы знал, как мне тяжко… Если б ты взял хоть пятую часть моей тяжести, ты бы сошел с ума через неделю…
Он запустил пальцы в волосы, замычал, затряс головой, потом – всем телом; что-то выпало из халата, со стуком ударилось о ковер. Постник тут же прервал драматическое рыдание, деловито нагнулся, подобрал. Взвесил в руке мощный пистолет неизвестной Денису марки.
Денис напрягся, но вдруг – почему-то лишь сейчас – понял, что оружие лежит повсюду. На столе – в луже пролитого коньяка, – и меж подушек кресел, и на смятых простынях постели, и на каминной полке; в любой точке жилого пространства минимум два огромных ствола – новеньких, вороненых – пребывали на расстоянии вытянутой руки хозяина дома.
– Ладно, – весело произнес хозяин, спрятал оружие в складках одежды и гулко хлопнул в узкие ладошки. – Давайте выпьем и пожрем! И не просто пожрем, а мяса жареного пожрем. Будьте как дома. Хотите в сортир – он налево. Тут у меня трапезная, она же опочивальня. Там – тронная, счас прогуляемся, сами все увидите. А там – алтарная, туда не пойдем, потому как вам не положено. С ума сойдете, как я, грешный. Я сам туда давно не хожу. (Он громко икнул.) Но к делу. Вон там, под крышкой, мясо. Лично жарил! Настоящая аргентинская говядина! Хватайте и питайтесь. Вон красненькое, сухарь, урожай две тыщи девяносто первого, в новых деньгах – двадцать чириков за пузырь… Икорочка, балычок, маслины… Устриц не предлагаю – протухли, по-моему… Там вон сыры, там фрукты, только их мыть надо… Всего навалом. Только баб нету.
Он посмотрел на Студеникина, недвижно стоявшего возле разоренного рюкзака, и рассмеялся, показывая коричневые зубы.
– Привел бы ты мне бабу.
Глеб молча покачал головой.
– Не хочешь, – сварливо процедил Постник.
– Женщин не доставляем, – отчеканил Студеникин. – Ни за какие деньги. Все доставляем, женщин – не доставляем.
Бородатый отшельник схватил фужер, неверной рукой плеснул из бутылки, выпил. Половина потекла по бороде.
– И правильно! – вскричал он. – И правильно! – Но тут же понизил голос. – Только гонишь ты мне, юноша. У меня есть соседи. Один – двумя этажами ниже, в юго-западном крыле, а второй – этажом выше, в северном. Бывает, мы перезваниваемся. Тот, что в северном крыле, говорил, что ему приводили баб, и не раз.
– Это он кислоты пережрал, – спокойно возразил Глеб, продолжая стоять недвижно. – Вот и гонит. А когда ты с ним опять созвонишься, передай от меня, Глеба Студеникина, что, если он еще раз такую сказку кому-нибудь расскажет, я его лично из окна выкину. Этот дом – мой. И вся доставка идет строго через меня. В мои башни пацаны баб не водят.
Постник выслушал, потом налил себе еще один фужер, но пить не стал.
– Твой дом? – глухо спросил он. – Эх ты. Смрадный червь. Как тебя, говоришь, – Глеб? Ты, Глеб, крепкий паренек, но мудак полный. Это не твой дом. Это мой дом, понял? И весь город мой. И все люди его – мои. Патрули, фермеры, учителя, агрономы, инженеры, мужики, бабы, детишки – все мои. Ваши судьбы у меня в кармане лежат. Знаешь такое выражение: «раз плюнуть»?
7 
