Особенно,... 
83 
Могла бы кивнуть. Хотя бы нейтрально, официально, как приятелю, как деловому знакомому. Есть же такие варианты приветствий, никаких чувственных сигналов, одна только сухая бесполая вежливость. Нет, здесь было ясное, короткое сообщение. Я не хочу тебя больше знать.
Расставались — гладила лицо, и была печальна, и обещала прийти сразу, как только он вернется и позовет, и обещала с таким лицом, что невозможно было не поверить. А вернулся — и вот: «Мальчик, что было, то было, всё давно в прошлом; а может, и не было ничего».
Трое суток, семьдесят часов. И не просто какие-то постельные упражнения — она была нежна, она была откровенна, рассказывала о бывшем муже, о том, как лечилась от депрессии, о том, что дед ее был художником, злоупотреблявшим «Крошкой Цахесом», и недавно она продала всю доставшуюся в наследство коллекцию, тридцать шесть динамических обонятельных инсталляций, и теперь не знает, что делать, потому что деньги есть, а идей нет.
Может, не любовь там была — но и не спонтанная случка.
Просидел весь вечер, выпил свои обычные четыре коктейля. Смотрел на корабли и думал, что биомы пилоту ближе, чем женщины. Так еще отец говорил. Биом всегда рад пилоту, биом всегда помнит пилота. Биом способен капризничать, но не способен оскорбить. Биом не играет в игры, не «строит отношения».
Женщина любит семьдесят часов, а корабль — всегда.
6.
Капсула сильно высохла и заметно уменьшилась в размерах. Шкура омертвела, внутренние перегородки утратили эластичность и дурно пахли. Экраны сгнили. В сером веществе началось известкование. Когда Марат входил внутрь, электронное животное мгновенно улавливало сочувствие пилота и пыталось ответить слабым импульсом, который можно было перевести в человеческую систему сигналов как жалобный стон.
Все системы были давно отключены либо издохли. Функционировала только медицинская аппаратура, но ее как раз нельзя было ни отключить, ни перенастроить, забота о спасении экипажа закладывалась изготовителем как безусловный рефлекс: биом умирал, но жертвовал последние жизненные соки в пользу недвижно лежащего в утробе пассажира.
Лицо старика было безмятежно, правый угол рта чуть шевелился, подтягиваясь вверх; это улыбка, подумал Марат, он улыбается, ему хорошо.
А мне? А я?
Прошел в грузовой отсек, сунул руку в дальнюю пазуху, достал таблетку мультитоника. Хотел тут же проглотить — передумал, зажал в липкой от масла ладони, снова пошарил, вытащил всё, что осталось.
Четыре штуки.
Одну положил в рот, остальные спрятал.
Проверил пистолет: в наличии — три процента боезапаса. Шепотом выругался, сунул за поясной ремень.
Всё израсходовано до донышка. И патроны, и стимуляторы, и энергия батарей. И силы, и терпение, и вера в то, что когда-нибудь робинзонада закончится.
Однажды биом испустит дух. Однажды при нажатии на курок пистолет промолчит. Однажды настанет момент, когда всё, что связывает бывшего угонщика с родиной, будет сломано, обесточено и мертво.
Никто не прилетит, не вытащит. Не спустятся с неба агенты КЭР, не спросят: «Зачем убивал, если мог не убивать?»
Жилец прав — они здесь надолго. Навсегда.
Вышел в свою спальню, тщательно завернулся в едко пахнущий бурнус, выпил родниковой воды, настоянной на горной траве хцт. Перебрался через парапет и прыгнул на камни верхнего яруса Пирамиды.
Он строил ее четыре года. Восемь тысяч свободных граждан и пять тысяч рабов доставляли из предгорий куски гранита и песчаника. Одних носорогов было задействовано больше пятидесяти, выжили только несколько самых крепких самок. С мертвых гигантов снимали шкуры, делали ремни, запрягали живых.
Запрягли всех, кого нашли: рыболовов, тюленебоев, собирателей икры, охотников за угрями, медузами и кальмарами. То было великое, грандиозное дело — начиная его, Марат не верил в успех.
Зато Жилец верил. Он скандалил, бушевал, бился в истериках.
— Не давай им спать, — хрипел он, — не давай им жрать, никому не позволяй оставаться в стороне, пусть работают все: дети, женщины и старики, собиратели ракушек и пожиратели крабов — все; пусть бубны стучат день и ночь, пусть везде полыхают факелы и костры, не жалей никого и себя тоже не жалей; пусть стройка будет смыслом их жизни, пусть не думают ни о чем, кроме стройки, пусть надрываются и мечтают о том дне, когда Пирамида будет закончена.
— Они возненавидят меня, — возражал Марат.
83 
