Пьянствовать следует в уюте и покое, чтоб звуковой фон соответствовал, чтобы негромко звучала музыка или бормотал, поглядывая с экрана, какой-либо высоколобый знаток текущей политической ситуации. А если в трех метрах от тебя Вася многословно требует с Вовы должок в тридцать рублей ассигнациями – это обламывает.
В один из дней я сделал им замечание. Открыл окно, предложил прекратить гонять малолетские порожняки и делать расход. Может быть, я недостаточно много выпил или они недостаточно хорошо расслышали, но через несколько дней все повторилось.
Я не люблю считать до трех. Максимум – до двух. Один раз предупредил – достаточно. К тому же день выдался плохой. Сегодня утром я вдруг понял, что пол-литра в день мне мало. И литра тоже мало. Если куришь столько гашиша и марихуаны, а потом резко бросаешь, вдобавок осенью, когда холодно, серо и солнца нет, – литра в день никак не хватает. Я, правда, пью благородный коньяк, это поднимает меня в собственных глазах, но одновременно и опускает, потому что я не идиот и знаю: на самом деле нет никакой разницы между благородным коньяком и смрадной копеечной сивухой, если главное – опьянеть.
В общем, я выскочил на улицу и закричал.
Постепенно компания поредела. Шагом, медленно, по двое, по трое, сохраняя видимость свободного выбора – но вняли, переместились куда-то в другое место. Может быть, к соседнему дому. Нелегко выслушивать пьяную блатную тираду, исполняемую небритым мужи8 ком в дырявых штанах и майке-алкоголичке. Прояви они агрессию – я бы грыз их зубами. Я был готов. Они не стали связываться. Подумали, наверное, что-то вроде «да ну его на хер, дурака». И ушли. Я был прав, я им выписал по полной программе, я им втер, всех на жопу посадил, это был мой дом, тут жила моя мама; я пообещал проломить им головы, если увижу хотя бы еще одну разбитую бутылку.
Победил. Постоял, сигарету выкурил. Вернулся в квартиру. Удивлялся сам себе. Ах, какой я опасный. Какие штуки умею вытворять. Накатил пару стаканов, три раза вокруг себя обернулся и – опа! – предстал зверем. Вервольф хуев.
Заперся в туалете, сел на пол, оперся локтем о доску унитаза и дрожал от отвращения. Хотелось выскочить, догнать по сырой темноте малолетних бесенят и воскликнуть: «Друзья, парни, братья, я не такой, я не злой, я добрый, я человек, я статьи в газетах публиковал, я последнюю рубаху отдам... уже отдал... сам не знаю, что на меня нашло...»
Отвага. Опыт. Умение выживать. Стремление знать жизнь с изнанки. Какое дерьмо это все. Как это далеко оказалось от того, что я искал. Человека искал – нашел зверя, и где? Внутри себя. А то много ума надо, чтобы запугать группу лентяев громогласной воровской феней. Дрянь, грязь, все не то, еще выпить хочу.
Допьюсь до точки, потом брошу. Поеду к жене, мириться. И это время близко.
Наверное, всякий мужчина, крепкий и неглупый, имеющий – в свои, допустим, двадцать восемь или тридцать – надежную доходную профессию, регулярно думает примерно так: ладно, если все рухнет – пойду шоферить. Или кирпичи класть. Руками работать. Не пропаду!
Я тоже так думал. И когда сидел, в кителе от Кензо, перед компьютером, передвигая из банка в банк миллионы. И когда умничал под объективами НТВ во дворе мэрии Грозного, в окружении камуфлированных вайнахов. И в другие моменты. Не пропаду! Фантазируя, я представлял себя мрачным, почему-то в вязаной шапочке, натянутой на уши, или в спортивном балахоне с капюшоном, такой аутсайдер, похуист небритый, водитель грузовичка, весь в мозолях, в себя погруженный. В ушах – музыкальные провода, какой-нибудь лаконичный лаунж. Девиз: «Проиграл, но не сдался». Поэтому, когда Иван, блестя очками, однажды предложил мне развозить по магазинам тряпичные игрушки, я только кивнул, я все знал наперед и через неделю уже имел и шапочку, и тусклый взгляд аутсайдера.
Иван не нажил капиталов на торговле игрушками. Но и не голодал. Я гордился своим братом. У брата был офис, компьютер, пиджак, прямые поставки из Шанхая, кресло с подлокотниками и карта Москвы, где вонзенные флажки обозначали дружественные магазины, согласные выставлять на дефицитнейших площадях тряпичных шанхайских пупсиков, аляповатых «гарри-поттеров» и подозрительно быстро линяющих обезьянок. От голой идеи до первого заработанного рубля у Ивана прошло не более года, мизерный срок даже в избалованной мгновенными прибылями столице. Пупсики, обезьянки, свинки и медведики приводили в мгновенный восторг любого несгибаемого директора, при условии, если директор – женщина. За шесть месяцев Иван подписал пятьдесят контрактов. Его глаза блестели, как анодированные запонки. На Рождество он предполагал удвоить оборот, а ко Дню святого Валентина бесповоротно разбогатеть. Он трудоустроил своего опухшего бедного родственника за две минуты. 8