Особенно,... 
7 
– Если бы только зубастая! – Никольский опустил очередную косточку в кювету с формалином. – Это можно было бы списать на врожденное уродство. Но ваша добыча значительно отличается по внутреннему строению от всех известных птиц и в то же время несет значительное сходство с обычными водоплавающими. Я бы сказал, что она собрана из частей различных животных, если бы своими глазами не видел, что это не так.
– Как и утконос, – внезапно подал голос Мушкетов.
Никольский поднял голову.
– Да. Как утконос… – повторил он задумчиво. – Продвинутые черты, смешанные с архаичными. Смотрите, развитый киль, мощные летательные мышцы – и рядом совершенно крокодильи зубы: настоящие, укорененные в челюсти. Строение скелета птичье, а форма позвонков скорее рептильная, двояковогнутая… Владимир Афанасьевич, куда вы?
– Одну минуту. – Обручев пробежался пальцем по корешкам книг, загромоздивших полку. «Манджур» строился не как исследовательское судно, и места для библиотеки на нем тоже не было. Книги приходилось хранить в каютах или в той же кают-компании. – Да, вот. Смотрите.
Он раскрыл толстый том на нужной странице.
– Она?
Никольский впился взглядом в гравюру.
– Очень похоже, – признал он. – Конечно, размер не совпадает – наш экземпляр больше. Но в целом сходство просто поразительное.
– Ихтиорнис диспар, – прочитал Мушкетов, заглядывая старшим коллегам через плечо. – Я свернул шею живому ископаемому.
– Сначала морские ящеры. Теперь вот это. – Обручев потер виски, будто пытаясь избавиться от головной боли. – Жюльверновщина какая-то.
– У Жюль Верна, сколько помню, за допотопными тварями пришлось забраться в самые недра Земли, – поправил юноша. – А перед нами, кажется, Земля сама вывернулась наизнанку.
– Я уже боюсь вскрывать этой твари зоб, – пожаловался Никольский. – Мало ли что там окажется неправдоподобного.
Он покрепче стиснул скальпель и решительно сделал надрез. Черная, адски смердящая жижа брызнула в кювету.
– Слава богу, панцирей аммонитов тут нет, – сообщил зоолог с напускной веселостью. – Я уже ожидал…
Он замялся, вороша комковатую жижу пинцетом. При каждом движении по ноздрям ударяла очередная волна невыносимой вони.
– Интересно… – пробормотал он. – Нет рыбьих скелетов. Вообще. Только клювы кальмаров и какие-то пластинки наподобие гладиусов. Почему?
– Возможно, там, где она питалась, – предположил Обручев, – рыбы не было. Только головоногие. Вроде аммонитов.
Воцарилось неловкое молчание.
Чем ближе становилась незримая линия Разлома, тем тяжелей давалась «Манджуру» каждая миля. Казалось, будто стихии сговорились между собою, чтобы не позволить кораблю пересечь роковую черту. Море будто взбесилось: местами сильнейшее течение подхватывало канонерку, так что паровая машина едва справлялась с напором мальштрема, а то вдруг дыбилось островерхими, колючими волнами, заставляя «Манджур» подпрыгивать и дрожать, словно норовистый конь, или могучие валы начинали идти по нему стройными шеренгами, вскидывая корабль к небесам, под самые облака. Вода меняла цвет: океан пронизывали мутные струи, насыщенные чем-то наподобие мелкой ряски. Зато ветер оставался неизменен: он дул с северо-запада, все сильней и сильней, волоча на себе тяжелые низкие тучи. На протяжении нескольких ночных часов ливень хлестал такой, что казалось, будто канонерка пошла на дно и теперь идет малым ходом через Нептуново царство. Потом дождь унялся, зато началась зловещая зимняя гроза. И снова – дождь.
Оценить, где находится корабль, невозможно было даже приблизительно. Отданный во власть течений и бурь, он шел наугад сквозь шальное месиво воды и воздуха. Капитан, погруженный в некие эзотерические вычисления (от которых отстранил даже штурманского офицера), делал вид, будто имеет некоторое понятие о том, где находится канонерка, но остальные офицеры относились к его выкладкам с сомнением. И даже если бы кто-то и мог выдержать на палубе больше нескольких минут, то различить в темноте, сквозь пелену дождя, действительно ли на горизонте проплывают последние из Четырехсопочных островов, он не смог бы.
Буря не утихала на протяжении двух суток, наполненных для большинства находившихся на борту необыкновенными мучениями. Морская болезнь косила даже самых стойких. Коридоры «Манджура» пропитал запах рвоты.
К исходу третьей ночи Обручев окончательно убедился, что не может спать при таком волнении. Попытки лечь вызывали приступ морской болезни. Попытки заснуть сидя грозили серьезными ушибами – несколько матросов уже пострадали от качки. Он пытался читать при тусклом свете электрической лампы и раздумывал, не попросить ли на камбузе еще кофе, которым единственно спасался. Остальным членам научной группы тоже не спалось, за исключением единственно приват-доцента Комарова, которому даже трубы иерихонские не помешали бы вкусить заслуженный отдых. Младший Мушкетов тоже читал, Никольский пытался вести заметки, но не мог разобрать собственный почерк.
7 
