78 
Он повернулся на живот и опустил лицо в траву, в ее жесткое придорожное сплетение, и видел эту траву, как множество крепких жил, странно разумно и одинаково устроенных для роста, для жизни, для того чтобы тянуться из комочков пыли и грязи, расти корнями вниз, а вверх – выбрасывать коленце за коленцем, выжимать из себя листики, смыкаясь и переплетаясь с подобными себе, выдерживать крохотный бег муравья и незаметную суету еле видных букашек – он лежал на животе, и сердце его билось в землю, и земля волнами вздымалась под ним, и трава прохладными мягкими перстами трогала его щеку.
Он поднял голову на слабый всплеск. Пацан торопливо приземлил ему под нос головастого пескаря. Пескарь озадаченно дергался, сияя, как портсигар.
– Кулька даже нема, – прошептал пацан.
– Ха… кулька. Надо делать снизку! – довольно протянул он. – А ты умеешь делать снизку?
Пацан, конечно же, снизку делать не мог.
– Ха… снизку делать, это, понимаешь, это… – забубнил он и отправился к кусту лозы, полоскавшей нижние ветки в воде, выбрал самую тонкую веточку, выдрал ее, очистил от листьев-лодочек, оставив только два на толстом конце, а тонкий сунул в широко растворенный рот пескаря так, чтобы высунуть его через жабры – пескарь уселся на ветку, как кусок мяса на шампур.
Ветка была опущена в воду, конец ее он придавил ногой – чтобы пойманная рыба не удрала.
Минут через десять пескарей уже было три.
– Мишка-а! – сверху от деревни, поддавая тоненькими коленками подол сарафана, мчалась девчушка с худым быстрым лицом.
Мишка нервно обернулся и принял ужасно солидный вид, как памятник пионеру-рыболову.
– Ловишь, да? Поймал чего? – застрочила девчонка, устраиваясь на траве, поджав коленки к подбородку, взрослым строгим движеньем натянув на них подол. – Кто ж сюда забрасывает, здесь же мелко! Ни шиша ты здесь не поймаешь! Слышь?
Она уже дернула Мишку за руку, тот старательно удерживал удочку и спокойно цедил:
– Обожди.
– А! – вскричала девчушка. – А прошлый раз я… Что говорила? Так вот и вышло! И сейчас ничего не уловишь. У-у!
Последнее сопровождалось скорчиванием рожи.
Мишка кротко обернулся к хранителю рыб, и они понимающе вздохнули, вид поблескивающих в глубине пескарей благотворно действовал на рыбацкую душу, но девчушка, как назло, глядела куда угодно, но не на снизку.
– Да и какой с тебя рыбак? – продолжила она. – Вот Серый – да! Он ловит! И из класса его с папиросой не выводят.
Было непонятно, кого выводят из класса с папиросой, но шея и щеки у Мишки стали цвета гусиного клюва.
– Ты хоть учебники обернул, горе? – сбавила обороты девчушка.
Мишка ухмыльнулся, довольно прижмурив глаза, и отрицал такой успех.
– Вот, Костюков-Костюков, дураша ты дураша, и чего с тобой дальше будет? Куришь, рыбу не ловишь, и вообще… – вздохнула девчушка, подперев голову ладошкой в горестном сожалении о Мишкиной будущности.
Мишка застыл, улыбаясь так, будто каникулы продлили на три месяца и ему купили мопед «Верховина».
Девчушка уже раз восемь внимательно оглядела снизку, но совершенно незаметно. Наконец она обернулась к нему.
– А вы пономарихин жених?
– Муж.
– Му-уж, – повторила она по-коровьи и засмеялась.
– Танька! – заорали сверху от хат. – Ты где шляешься, чертовка? Телята непоеные!
– Телята непоеные! – передразнила Танька кого-то и покарабкалась наверх, посулив: – И ничего ты не поймаешь, Костюков.
Костюков выждал паузу и, обернувшись, смотрел ей в спину, морщась от солнца и странного удовольствия.
Через секунду он забросил удочку на самую глубь, став на край мостков. Поплавок немедленно утонул.
– Застрял, – вздохнул он из-за спины.
Мишка дернул удочку вверх, и в воздух вылетел здоровенный окунище, шмякнув пономарихиного мужа по морде, и забился, как вентилятор, в чертополохе. Мишка и он ринулись туда, путая леску, хватая сильную, скользкую рыбу руками, крича друг другу: «Не упусти!» Исцарапавшись, как черти, они схватили наконец окуня, тщательно примерили по руке – Мишке вышло по локоть, и надели рыбину на снизку.
– Больше, чем Серый поймал? – спросил Мишка.
– Да, – кивнул он. – Несомненно.
Удочка была смотана, и они пошли медленно вверх. Мишка держал снизку на отлете, в стороне, то и дело косился на окуня – окунь ошалело оглядывал все вокруг стеклянным пристывшим взором.
– Пескари – кошке. Окуня пусть мать засолит, – посоветовал он. – С пивом хорошо.
78 
