Особенно,... 
55 
— Отвернулись!
Чумазая борода этого и ждала:
— Дрюг, ты нашла?
— Заткнулись!
И поедем, калужская картошка, торопятся с уборкой, перед носом затылок. Затылок. Я злился. Затылок ядром лез из редкой поросли прямых прядей, обтянутый кожей морозно-мертвого цвета, какой не встретишь на теле нигде — похожая на блин из-за красных пятнышек, с двумя вмятинами, как на слабо накачанном мяче, с брызгами волосков, с едва угадываемой косой веной. Еще морщина перегнула складкой оставшиеся внизу космы, как зарубка. Словно дерево помечено.
Воняло вокзальными рвотными ночевками, сапогами, растирало по шее клейкую кровь. Плохо, мягко налипла в ребрах тошнота и карабкается выше, перехватывая лапки. Затылок напоминает лицо бородатое, все остальное срубили — зажило, загладилось, обтянулось воспаленной кожей, можно жить так.
Затылки-лица раскачивались в лад, пялясь в меня единоглазо макушками, тонущими в завихрении волос, на тошнотворных шеях, покусываемых воротниками, распустив безобразные кисточки, вихры, струйки. Обтесали, и заросло. Кузов встряхивал меня согласно со всеми, солдаты видели затылки — они курили у заднего борта, раздвигая брезент.
Замедлили, перевалились раз и два — рельсы, грузовик пятился, пятился по насыпи. Отвалили борт, засунули три доски.
— Вылазьте… Вон того дохлого.
Вели мимо какой-то фуражки, я встрепенулся:
— Мы не поедем.
— Шо?
— Ничего! Мы — не поедем. Не хотим! — и приказал: — Отпустите нас!
— Сидоренко, шо тут у вас за концерт? Живо в вагон!
— Да мы все равно не поедем. — Я не упирался. — Мы не поедем.
В купе сидели всюду, с багажных полок — головы.
— Мужики, сядьте — не маячьте.
Старый опустился на пол, я остался у двери.
— Ты! Кружки себе попросите у проводницы.
— Нам не нужно, мы не едем. — Никого не видел, Старый тянул за рукав: да садись.
По вагонам продернулся лязг.
— Локомотив цепляют.
Я застучал в дверь.
— Да они в тамбуре курють. Теперь пока жрать понесут. Терпи.
Поезд вздрогнул, проскрежетал, поплыл — враз загалдели, рассмеялись соседние купе, пустили по радио музыку, пробежали по коридору, гремя ключами, сызнова я забил кулаком, по двери проскальзывали тени деревьев, столбов, подсвеченные закатом, в спину сквозило, поезд катил, все утыкались в окно — где едем?
— А кто ж вон-ын строится за водокачкой?
— Беженцы, армяне чи кто. Купили Васьки Лозового участок.
— Офицер, прям: слово офицера даю — одеяла получите, фуфайки, с картохами вернетесь.
— Ты там — ежели достучишься, спроси у солдата водочки.
— У проводницы должна. Думаешь, что у ей в питьевом баке?
Сквозь стену гаркнули:
— Ножик есть?
— Слышь, ты узнай, зачем тут им ножик? Може, есть шо и резать?
— Хлебу нарезать!
— Та хлеб лучше ломать. Или кусать от целого.
— Ну хватит бить-то, мужик. Едем.
— Сидай! Да посадите его.
Устала рука. Вагоны тяжелели, выдыхая движение. Кружкой бы громче. Но надо оборачиваться и просить. Колеса простонали, больше влипая в рельс, и — вросли.
— Сортировка. Следующая — Уразово.
— Слышь, дятел?! Я ща как стукну тебе!
Дверь рванулась.
— Ну что-о?! — завопил офицер. — Еще долго?!
— Мы не поедем.
Он промолчал, облизал губу.
— Мы сходим. Старый, пойдем.
— Да идите на хрен.
Вот сумерки — солдаты обступили проводницу, та разливала чай, в тамбуре пересчитывали консервы, платформа низкая, бетонные плиты лежат на траве, залиты асфальтом, вспыхнули фонари, к ним хлопьями полетела мошка, старуха качала колонку — шипела вода, выбрасывая пену из ведра, поезд двинулся — в стекла постукивали руки, показывали твердо кулак: не сдыхать! счастливо! Недолго — поезд съехал, открыв переезд и машину, горели фары, спереди прохаживался мужик в белой шапке, покачивая красным фонарем.
Старый, дрожа, пробормотал:
— Думаешь, т-туда?
Подошли, лейтенант Заборов поднял забинтованную голову, убедился и затушил фонарь.
— Еле успел.
Дорога, ты черная, трясучая. Голая. Редко если какой-то молоковоз. Девочка торопит веткой гусей — они давятся на тропе, безного переваливаясь в травах. Последние вдруг расставляют толстые крыла и бегут по воздуху. Девочка оборачивается, чешет под коленкой — крапива. На въезде — бронемашины. Разбиваются капли в стекло. Выносят мешки и старые плащи — укрывать насыпанную перед домами картошку.
55 
