33 
— Значит, мы должны сообщить нашим подданным, что их королем отныне будет Ясан? — Инес впилась в мужа глазами и увидела, как он сникает. Король рассказывал ей о жестокостях брата. — Ты этого хочешь для своего народа?
— Конечно нет.
— Тогда скажи доктору, что будет так, как я говорю! Сделай это. Если не для меня, так для Кьюзи, по крайней мере.
Инес боялась дышать, мокрая, дрожащая, все еще не в себе от горя. И увидела, как ее муж, его величество король Кьюзи, исполняет ее желание.
— Вы — придворный лекарь, — сказал король, — и поэтому оказались в сложной ситуации. Я вас понимаю. Вы должны будете навещать ребенка ежедневно по нескольку раз в день и вылечить его. Вам придется отказаться от некоторых других дел. Конечно, вы получите адекватную компенсацию.
Угрызения совести знакомы каждому. Но когда король назвал сумму, доктор Хабиб, трое детей которого получали образование в частной школе в Европе, а жена любила путешествовать много и с комфортом, забыл о совести.
— Поговорите с советниками, — сказал король. — Скажите им, что Завиану ночью стало плохо, что требуется интенсивное лечение, но что со временем, как мы надеемся, принц, при должном уходе, полностью поправится.
— А настоящий Завиан? — спросил доктор. — Как же быть с принцем? — Он боялся, что Инес опять разрыдается, но она, склонившись над лежавшим на постели ребенком, ласкала его, как ласкала бы собственного сына.
— Поручаю это вам.
Доктор выполнил поручение и, подавленный чувством вины, вернулся во дворец к своему пациенту, как раз в тот момент, когда принц Зафир открыл глаза.
— Мама? — Ребенок не понимал, что происходит, плакал, звал мать, старался рассмотреть чтото, бредил.
— Мама тут, Завиан, — сказала Инес. И как чудно прозвучали эти слова, хотя ребенок и продолжал плакать.
А через несколько недель юный принц, уже немного окрепший, проснувшись, внимательно посмотрел на королеву и сказал:
— Мама!
Глава тринадцатая
Завиана трясло как в лихорадке:
— Где он? Где настоящий Завиан?
— Ваше величество. — Акмаль молитвенно сложил руки. — Лучше оставить его в покое.
— Где он упокоился? Я хочу посмотреть. На королевском кладбище?
— Я не знаю…
— Акмаль говорит правду, — сказал доктор, бледный как полотно. Казалось, ему самому нужен врач. — И никто не знает. Только я и ваши родители.
— Мои родители? — Завиан издал звук, похожий на рыдание. — Они не были моими родителями. Где он?
Доктор упал на колени:
— На сиротском кладбище, у края пустыни. Там хоронят сирот, беспризорных и безымянных.
— Вы рассказываете мне, что принц крови похоронен как бродяга, на кладбище, за которым никто не ухаживает?! Отвезите меня туда!
Завиан был растерян, рассержен, потерян. Он отмахнулся от Закари и Стефани, прогнал доктора.
Акмалю король велел сесть за руль. Он чувствовал себя так, как будто сам был похоронен на сиротском кладбище. А там Завиан долго стоял и смотрел на могилу несчастного мальчика, от которого так легко отделались.
Акмаль уговорил его вернуться в машину.
— Ваше величество, — начал он, — король Завиан… — Но так и не договорил.
— Завиан там, — сказал король, глядя своими черными глазами прямо в глаза визиря. — И он будет похоронен со всеми надлежащими почестями в королевской усыпальнице.
— Нет! — молил Акмаль. — Если все станет известно, если правда откроется… Разве вы не понимаете, как больно будет вашему народу? Он потеряет не только короля, но и светлую память о ваших родителях. Это убьет душу народа Кьюзи. Мы должны и дальше жить с этой ложью. Молю вас, подумайте. Подумайте, когда успокоитесь хоть немного.
Пока они ехали обратно, Завиан понял, что ему действительно надо серьезно подумать.
* * *
Он шел по пляжу, куда его когдато вынесли волны. Теперь Завиан понимал. Точка, которую он высматривал на горизонте, был он сам. Океан, которым он столько грезил, принес его в Кьюзи.
Он всегда это знал. Все это было какимто образом заперто внутри его и билось, стучалось, старалось вырваться наружу. Завиан шел по пляжу, где в тот знаменательный день судьба отдала его матери, Инес… Его вдруг охватил страх. Как маленький ребенок мог выжить в этом безбрежном океане, один? И он спросил себя, не проще ли было бы умереть? Во многом с ним произошло именно это. У него отняли имя, личность — все. Даже возраст. Закари назвал ему дату его рождения. Ему теперь двадцать восемь, а не двадцать девять лет.
33 
