Хотя концовка довольно странная, как будто подразумевается продолжение. Но всё равно,... 
113 
Он образованный человек, выпускник Мадрасского университета, с ним так обращаться нельзя. Глаза его наполнились слезами.
Он думал о книгах, о прозе, о поэзии, однако ему казалось, что лучше всего выражают его чувства слова услышанной им в автобусе песенки из фильма. Вот, значит, зачем пролетарии ходят в кино, подумал он. И тоже купил билет.
– Тебе сколько?
– Один.
Кассир ухмыльнулся:
– У тебя что же, ни одного друга нет, старик?
Посмотрев фильм, Мурали написал письмо и отправил его по почте.
А наутро проснулся, гадая, прочитает ли его девушка. Даже если письмо доберется до ее дома, разве мать не выбросит его? Письмо следовало отправить с посыльным!
Предпринять честную попытку – мало. Для Маркса и Ганди этого было достаточно – просто попробовать. Но не для реального мира, в котором он неожиданно очутился.
Проведя час в размышлениях, он написал еще одно письмо. И на этот раз дал уличному мальчишке три рупии, чтобы тот передал письмо девушке, из рук в руки.
– Она знает, что вы приходите сюда, чтобы посмотреть на нее, – сказал ему зеленщик, когда он опять появился на базаре. – Вы ее отпугнули.
«Она избегает меня». Сердце его болезненно сжалось. Теперь он гораздо лучше понимал, о чем поют в кинофильмах. Именно об этом – об унижении, которое испытываешь, проделав долгий путь, чтобы увидеть девушку, и поняв, что она тебя избегает…
И еще он думал о том, что все базарные торговцы смеются над ним.
Каких-то десять лет назад, когда ему было всего лишь за сорок, никто не счел бы неподобающими его попытки сблизиться с такой девушкой. А теперь он – грязный старик; он стал посмешищем – из тех, что встречались в нескольких его рассказах. Похотливым старым брамином, преследующим невинную девушку низшей касты.
Однако те его персонажи были всего лишь карикатурными злодеями, порождениями классового общества; теперь он мог бы обрисовать их куда точнее. Ночью, уже лежа в постели, он записал на клочке бумаги:
«Кое-кто полагает, будто похотливый старый брамин может существовать на самом деле».
«Теперь я знаю достаточно, – думал Мурали, глядя на написанные им слова, – и могу стать настоящим писателем».
На следующее утро в жизнь его снова вернулись разумность и порядок. Нужно было причесаться, проделать перед зеркалом несколько дыхательных упражнений, неторопливо и степенно выйти из дома, прибраться в штаб-квартире Партии, заварить для товарища Тхиммы чай.
И тем не менее после полудня он опять поехал автобусом в Деревню Соляного Рынка.
Он дождался, когда девушка придет на базар, и пошел за ней, осматривая картофелины и баклажаны и украдкой поглядывая на нее. Все это время он ощущал, как потешаются над ним торговцы: грязный старик, грязный старик. И с сожалением вспоминал о традиционной прерогативе, которую предоставляла мужчине Индия, – старая, плохая Индия – о праве жениться на женщине, бывшей намного моложе его.
Утром следующего дня он стоял в кладовке штаб-квартиры, кипятил чай для Тхиммы, и все вокруг казалось ему тусклым, темным, невыносимым: старые кастрюли и сковородки, немытые ложки, грязная старая бадейка, из которой он черпал сахар для чая, – уголья жизни, которые никогда не вспыхивали, никогда не одевались пламенем.
«Тебя одурачили, – говорило ему все в этой комнатенке. – Ты зря растратил свою жизнь».
Он думал обо всех дарованных ему преимуществах: о полученном им образовании, об остром уме, о литературном даре. О «таланте», как назвал его редактор из Майсура.
И все это, думал Мурали, неся в Приемную чай, было потрачено на служение товарищу Тхимме.
Да и сам товарищ Тхимма растратил свою жизнь зря. После ранней смерти жены он так больше и не женился, посвятив себя достижению единственной цели – попыткам поднять пролетариат Киттура на борьбу. В конечном счете дело было вовсе не в Марксе; винить во всем следовало Ганди и Неру. В этом Мурали не сомневался. Гандизм обманул целое поколение молодых людей, и они потратили свою жизнь на пустую суету, на организацию бесплатных глазных лечебниц для бедных, на снабжение книгами сельских библиотек – и это вместо того, чтобы обольщать молодых вдов да незамужних женщин. Старик в набедренной повязке попросту свел их с ума. Ты должен, подобно ему, сдерживать свои вожделения. Даже просто знать, чего тебе хочется, и то уже грех; желание есть фанатизм. И посмотрите, во что обратилась страна после сорока лет идеализма. В совершенный бардак! Может быть, если бы они, молодые люди его поколения, вели себя как последние сукины дети, весь мир уже сейчас уподобился бы Америке!
113 
