40 
— Наплевать мне на приличия. Я не придаю им значения, если ты еще не успел заметить.
— Я заметил.
— Послушай, что я тебе скажу. Ты — владелец поместья и поэтому не должен уезжать, а я — управляющий и поэтому тоже не могу уехать.
— Генри, твоя репутация…
Это слово, похоже, вызвало у нее приступ буйного веселья.
— Данфорд, — задыхаясь от смеха и вытирая глаза от выступивших слез, сказала Генри, — какая репутация?
— Что-то не так с твоей репутацией?
— Данфорд, у меня ее просто-напросто нет. Ни плохой, ни хорошей. Я, по мнению людей, настолько странная, что им и этого вполне достаточно для обсуждения, мои взаимоотношения с мужчинами их не волнуют, да их и не существует.
— Что бы ты ни говорила, я обязан подумать о соблюдении приличий, и я завтра же сниму комнату в местной гостинице.
— Глупости! Тебе было наплевать на приличия всю эту неделю. Что же теперь произошло с тобой?
— Сейчас, — он начинал терять терпение, — я отвечаю за тебя.
— У тебя просто ослиное упрямство, по моему мнению…
— Тебе не кажется, что пора уже забыть о своем мнении.
От возмущения Генри открыла рот:
— Ну, знаешь ли!
Данфорд начал шагать по комнате.
— Это не может больше продолжаться. Пора перестать быть мальчишкой-сорванцом. Кто-то должен научить тебя манерам.
— Какой же ты лицемерный! — вырвалось у нее. — Я вполне устраивала тебя как знакомая, будучи деревенской дурнушкой, но теперь, когда у тебя появились обязательства передо мной…
Она не успела закончить предложения, поскольку Данфорд схватил ее за плечи и припер к стене.
— Если еще хотя бы раз ты назовешь себя дурнушкой, — его голос звучал угрожающе, — я не отвечаю за свои действия.
В бликах свечей она увидела, что он едва сдерживает ярость, и не на шутку испугалась, но, будучи по своей природе упрямой, продолжала уже более спокойным голосом:
— То, что моя репутация до этого момента совсем не волновала тебя, не говорит о твоей порядочности. Или твоя забота распространяется только на твоих подопечных, а на просто знакомых тебе наплевать?
— Генри, — сдержанно произнес он, вена на его шее вздулась, — лучше бы тебе помолчать.
— Это приказ, мой дорогой опекун?
Перед тем как ответить, он глубоко вздохнул:
— Конечно, существует разница между опекуном и другом, но я постараюсь быть для тебя и тем и другим.
— Ты нравился мне гораздо больше, когда был просто другом, — продолжала она упрямо.
— Надеюсь остаться им.
— Надеюсь остаться им, — передразнила она его, совсем не пытаясь скрыть своего раздражения.
Данфорд окинул взглядом комнату, желая найти что-нибудь вроде кляпа. Его взгляд остановился на ее кровати. Он даже поморщился. Как глупо должны были звучать все его рассуждения о приличиях не где-нибудь, а в ее спальне! Посмотрев, на Генри, он только теперь увидел, что на ней была ночная рубашка, заношенная местами до дыр и обнажавшая большую часть ноги. Сдержав стон, Данфорд перевел глаза на ее лицо. Он увидел враждебно сжатый рот и в этот момент понял, что хочет припасть к нему губами и слиться с ней в поцелуе — страстном и долгом. Его сердце билось в бешеном темпе, впервые в жизни он ощутил, насколько тонка может быть грань между яростью и желанием. Он хотел, чтобы она принадлежала ему. Ненавидя самого себя, он повернулся на каблуках, подошел к двери и повернул ручку. Надо как можно скорее выбраться из этого дома. Широко открыв дверь, он повернулся к Генри:
— Мы обсудим это утром.
— Непременно.
Уже поздно ночью ей пришло в голову, что он вовремя ушел из комнаты, не выслушав ее до конца. Вряд ли ему понравилось бы услышанное.
Глава 9
Утром привезли новые платья, но Генри из вредности надела бриджи и рубашку.
— Глупец, — проворчала она, поправляя на себе одежду. Вообразил, что ему удастся изменить ее, превратить в неженку! Неужели он хочет, чтобы она коротала время за акварелями, жеманно хлопая ресницами? — Ха! — вырвалось у нее. Легко она не сдастся! Она не желает да и не сможет научиться этому.
В животе заурчало, и, надев сапоги, она поспешила в столовую. Генри удивилась, увидев там Данфорда. В это утро она поднялась раньше обычного, и то, что он опередил ее, казалось невероятным.
Он окинул взглядом ее одежду, но выражение его лица при этом не изменилось. Генри так и не смогла понять, что скрывалось в глубине этих карих глаз.
— Хлеб? — любезно предложил он, протягивая тарелку.
40 
