78 
— Хадижа, беги на кухню, — стала задыхаться она, — там в висячем шкафу на верхней полке лекарство, накапай мне быстро на сахар-рафинад четыре капли…
Я побежала на кухню. Когда я вернулась с сахаром, тетя сидела, закинув голову назад, ее толстые ноги уходили в ковер.
— Тетя, на, возьми сахар, — я тронула ее за плечо.
Она открыла глаза и посмотрела на меня.
— Хадижа, честно мне скажи, была ты в этом джипе? — не своим голосом спросила она.
— Клянусь Аллахом, не была, — заплакала я.
Весь день после этого я плакала — боялась, тетя передумает мне верить. Какие эти соседи! Сначала носа из своих дверей не показывают, а сами у окон, наверное, сидят, за всеми наблюдают, чтобы потом своими липкими языками трепать. Почему я ни про кого не сплетничаю? Чтоб сдохла эта Миясатка. Чтоб Аллах ее наказал. Пусть у нее что-нибудь случится, тогда я радоваться буду. Змея проклятая.
Вечером тетя зашла ко мне в комнату, у нее были красные и опухшие от слез глаза.
— Хадижа, не говори дяде, что Миясатка тут натрепала, он расстраиваться будет. Тысячу раз он мне говорил на порог ее не пускать. Теперь хоть его послушаюсь. Пусть провалится эта сплетница.
Правильно тетя сказала. Пусть она провалится, проклятая, пусть у нее язык отсохнет, пусть она всю жизнь молчит и больше не сует свой длинный нос к чужим людям в жизнь.
Если неприятности начинаются, все в один день происходит. Поздно вечером дядя пришел весь бледный. Оказалось, Ибрагима, который к нам несколько дней назад в гости приходил, убили. Дядя чудом с ним вместе не взорвался. Они стояли на улице у дороги, разговаривали, потом тетя позвонила, дядя отошел за ларек, и в этот момент смертник подошел и взорвался.
— Клянусь, ничего от него не осталось. — Дядя выпил коньяк. — Весь на куски разлетелся.
— Умоляю, не надо тебе больше этой работы! — кричала тетя.
— Ни один шайтан не заставит меня с этой работы уйти! — Дядя ударил кулаком по столу.
Тетя села на стул, стала плакать и вытирать глаза концами платка.
— Хадижа, давай быстро чай мне налей, я спешу, — сказал дядя.
Пока он пил чай, а тетя плакала, зазвонила его трубка.
— Клянусь, я сам на волоске был, на ниточке висел, — сказал дядя. — Если бы Зухра не позвонила, я с ним бы стоял. Кому что Аллах написал, мы тоже не знаем. Клянусь, не видел, я по телефону разговаривал. Потом бабахнуло, я смотрю, уже от Ибражки ничего не осталось… Давай по спискам смотри, кто там ближе живет, надо их брать. Я тоже уже выхожу, машина за мной через пятнадцать минут приедет. Давай сегодня, короче, спать не будем, за Ибражку отомстим. Все.
Дядя уехал, а тетя стала звонить родственникам, всем рассказывать, что, если бы она дяде в тот момент не позвонила, сейчас вдовой бы была.
— В Губдене, ты слышала, что было? — Она всем рассказывала эту историю, от которой у меня мороз по спине. — Короче, следователя там местного убили. Постучали в дом, он дверь открыл, на пороге прямо расстреляли. Похоронили его, уже все. Его жена беременная с первыми двумя детьми пришла к нему на кладбище, там их вместе с могилой взорвали. Клянусь, ни стыда, ни совести у людей. Как их земля носит? Как их только Аллах не покарает? Клянусь тебе, каждый день у меня давление скачет. От каждого стука в дверь, от каждого звонка вздрагиваю. Не знаю, сколько еще я выдержу.
Тетя сказала, завтра будем готовить халву и «капризы» и раздавать соседям садака за то, что дядя остался чудом жив. Только к этой вороне с пятого этажа тетя не пойдет, а когда будет проходить мимо, плюнет на ее дверь. И правильно сделает! Надоели они! Теперь, когда милиционера увижу, буду его за три километра обходить — еще взорвется.
Сабрина опоздала на пару по философии, зашла на пять минут позже. Она только появилась, я сразу заметила на ней новую фиолетовую атласную, с черным кружевом по подолу юбку и новые бархатные туфли на каблуках, тоже фиолетовые. Она села во второй ряд, чтобы Хадижат Абдуллаевна не раздражалась. Я сидела в самом конце. Философию я никогда не записываю, потому что ничего в ней не понимаю. Кому эта философия нужна? Столько в ней слов, и все непонятные. Не наука, а болтология какая-то. Только люди, которым делать нечего, сидят что-то себе придумывают, потому что они бездельники. Если бы они, как дедушка, утром вставали, в саду бы работали, на рынок продукты отвозили, посмотрела бы я, как они бы философствовать стали. Если им делать было нечего, почему я теперь, когда уже столько лет с их смерти прошло, должна свое время тратить на какие-то дурацкие вещи в себе? Как будто бы я не так вижу, как на самом деле. Аллах, если это стол и Ты создал этот стол, почему я его не так вижу? А что это тогда? Корова или кувшин? Аллах, я и так знаю, что Ты нас создал, дал нам Коран, в котором все написано. Зачем мне еще какой-то Кант нужен?
78 
