Особенно,... 
26 
Глядя на черные лопасти вентилятора, дробящие свет, я вижу, как человечек во френче еще и еще раз плюет в Господа.
* * *
Через полчаса я вернулся в усадьбу Аиста. Мистер Ашок и Пинки-мадам уже ждали меня у машины.
— Где тебя носило, шофер? — рявкнула Пинки-мадам. — Тебя не дождешься.
— Прошу прощения, мадам, — заулыбался я. — Приношу свои извинения.
— Не будь такой бессердечной, Пинки. Надо же ему было повидаться с родными. Сама ведь знаешь, как во Мраке сильны семейные узы.
Когда мы отъезжали, Кусум, тетя Лутту и прочие женщины столпились у дороги. В глазах у них стояло изумление — я ведь не извинился за свою выходку. Кусум показала мне кулак.
Я только газу прибавил.
Мы проехали по рыночной площади. Люди-пауки, как положено, копошились в чайной, рядком выстроились рикши, велосипедист с афишей порно-фильма уже раскатывал туда-сюда.
Промелькнули купы деревьев, и кусты, и илистые пруды, из которых торчали головы буйволов, пронеслись мимо луга, буйные густые заросли, рисовые поля, кокосовые пальмы, бананы, мелии, разросшиеся баньяны, длиннорогая скотина. Полуголый мальчишка, оседлавший буйвола, вскинул кверху кулаки и весело крикнул нам что-то, мне так хотелось заорать ему в ответ: «И у меня радость! Я не вернусь сюда!»
— Может, сейчас поговорим, Ашоки?
— Ну хорошо. Понимаешь, Пинки, когда мы ехали сюда, я правда думал, что мы погостим месяца два и вернемся. Я тебя не обманывал. Но... оказалось, в Индии такие перемены. Передо мной открываются такие возможности... не то что в Нью-Йорке.
— Ашоки, ну что за чепуха.
— Нет, это не чепуха. Далеко не чепуха. Все так стремительно меняется, экономика развивается в таком темпе, что лет через десять здесь будет вторая Америка. И потом, Пинки, здесь мы на полном попечении слуг — шоферов, охранников, массажистов. Кто в Америке подаст тебе в постель чай со сластями, как подает нам Рам Бахадур? А ведь он у нас уже тридцать лет, он как член семьи, хоть и слуга. Отец подобрал непальца в Дханбаде, он тогда из дома не выходил без оружия, потому что...
Он вдруг замолк на полуслове.
— Пинки, ты видела?
— Что?
— Ты видела, что сделал наш водитель?
— Нет.
Сердце у меня екнуло. Что это я такое учинил и сам не знаю?
Мистер Ашок наклонился вперед:
— Шофер, ведь ты коснулся пальцем века?
— Да, сэр.
— Видишь, Пинки, мы как раз проехали мимо храма, — мистер Ашок указал на оставшийся позади высокий конус, изрисованный переплетающимися змеями, — и водитель...
Он хлопнул меня по плечу:
—Как тебя зовут?
—Балрам.
— ...и Балрам в знак уважения коснулся века. Деревенские такие религиозные. Живущие во Мраке все такие.
Понравилось, значит? Немного погодя я опять поднес ладонь к глазу.
— А сейчас что, шофер? Храмов что-то не видно.
— Э-э-э... мы миновали священное дерево, мадам. Я поклонился ему.
— Ты слышала? Какое благочестие! Как это прекрасно!
Теперь они дружно вертели головами, переводили взгляд с деревьев и храмов на меня и ждали очередного проявления религиозности, а я-то уж старался вовсю, касался век, шеи, ключицы, даже сосков.
За эту дорогу они вполне убедились, что слуга у них очень верующий, — значит, пару очков у Рама Парсада я отнял!
Въезд в Дханбад оказался перекрыт. Поперек дороги стоял грузовик. На нем стояли люди с красными повязками на головах и выкрикивали лозунги.
Поднимемся против богатых! Поддержим Великого Социалиста! Долой землевладельцев!
Подъехали еще грузовики. Там в кузовах тоже стояли люди, повязки были зеленые. Началась перебранка с красными. Дело, похоже, шло к потасовке.
— Что происходит? — встревожилась Пинки-мадам.
— Успокойся, — сказал мистер Ашок. — Выборы не за горами, вот и все.
Чтобы вам стало понятно, из-за чего весь сыр-бор, мне надо рассказать кое-что про демократию, ведь вам, китайцам, знаю, она знакома только понаслышке. Но эту тему я раскрою завтра, Ваше Превосходительство.
Уже 2.44 ночи.
В Бангалоре пробил час извращенцев, наркоманов и предпринимателей!
ЧЕТВЕРТОЕ УТРО
Его Превосходительству...
А ну их, эти формальности и титулы, правда, господин Цзябао?
Мы уже познакомились, будем накоротке. Да и времени на церемонии у нас, боюсь, нет.
26 
