55 
Я потерял сон. Я сходил с ума. Я никак не мог понять, почему этот шантажист считает, что грабитель был нашим другом? Алик тоже недоумевал по этому поводу.
– Алик, пожалуйста, давай остановимся… Мы не можем платить ему всю оставшуюся жизнь! Ты еще молод, у тебя впереди вся жизнь. Эти деньги ты мог бы потратить на себя. К тому же ты давно взрослый… а если ты женишься? Я должен купить тебе квартиру, обставить ее… Я хочу внуков. Прошу тебя, позволь мне сдаться!
– Если ты хочешь внуков, тогда тем более, зачем портить им биографию дедом-уголовником? Нет уж, подождем, что будет дальше…
В те редкие часы, когда я все же проваливался в сон, мне снились мучительные кошмары: Зоя, терзаемая грубыми волосатыми мужиками; черный дом в черном же лесу, и там ползают черные змеи; тюремная камера, полная белокожих женщин-людоедок с окровавленными ртами; обглоданный червями скелет убитого мною парня с париком из белых волос на черепе…
Я шарахался от соседей, видя в каждом из них шантажиста. Подозревал даже добропорядочную с виду старушку с третьего этажа, способную в моем воображении превратиться в проворную, мускулистую, спортивную пенсионерку, которая украдкой, косясь по сторонам, забирает пакет с деньгами с платформы. Подозревал я в сговоре с шантажистом и всех мальчиков и девочек из нашего дома с веселыми школьными рюкзачками за спиной, где непременно виделся мне карманчик, туго набитый заработанными на этом скверном деле деньгами.
Алик был сильнее меня, он хотя бы крепко спал. Я знал это точно, поскольку, мучимый бессонницей, часто слонялся по квартире, прислушиваясь к доносившемуся из его комнаты храпу. Он молод и здоров, да и психика у него не расшатана, как у меня. Я же вечно чего-нибудь боялся. То разоблачения и наказания за мою связь с японцами, покупающими мои формулы, то боялся оказаться пойманным кем бы то ни было с голой Катей, то трясся из-за мысли потерять Зою. Жил во мне и страх смерти!
Катя… Она хоть и вышла замуж, но не перестала где-то в глубине своего женского естества желать меня. Каждый раз, когда я сталкивался с ней где-нибудь без свидетелей (в коридоре, в гардеробной, на складе, в подсобке), она то зазывно смотрела на меня, то старалась приобнять, прикоснуться, а то и вовсе принимала томные позы. Вероятно, насолив мне своим браком и отчасти успокоившись от мысли, что ее любят и хотят, она – я был уверен в этом! – жаждала продолжения наших отношений, вот только у нее не хватало ума сообщить мне об этом так, чтобы я согласился, проглотив обиду. Ей и в голову не могло прийти, что она мне больше не нужна и мне незачем теперь доказывать самому себе, что я полноценный, здоровый мужчина. Что же касается «гигиенических» отношений с женщинами, то с ними было покончено раз и навсегда: когда от меня ушла Зоя, мне стало не до физиологии. Я думал о спасении души (хотя здесь уместнее было бы сказать «о спасении шкуры», поскольку я, хотя время от времени и собирался отправиться в полицию с повинной, тем не менее панически боялся тюрьмы).
Конечно, я не мог не думать о Зое. Где она? С кем? На что живет? Единственным человеком, самым близким, которому я мог довериться, был, конечно, Алик. Возможно, другой сын наложил бы табу на ее имя, запретил бы мне произносить его, поскольку для этого имелись очевидные причины. Но только не Алик. Он, как никто другой, понимал меня.
– Скажи мне, где она сейчас? – так я зачастую начинал наш совместный ужин.
Мы сидели в кухне, ели приготовленные Аликом блюда, и иногда мне казалось, что наши мысли были общими, так хорошо мы понимали друг друга.
– Не знаю. Я пытался ее найти, но пока что безуспешно.
– Для меня самое главное – знать, что она жива и здорова и ни в чем не нуждается.
Я лукавил. На самом деле мне хотелось, кроме этого, узнать нечто гораздо более важное: с кем она? Вот главный вопрос, который я без конца задавал себе.
– Ты все пытаешься понять, почему она от тебя ушла, – говорил Алик с набитым ртом, он всегда ел с аппетитом, и, глядя на него, здорового, полного сил, и я принимался за еду. Мне тоже хотелось набраться этих самых сил. – А ты не думай об этом, потому что все равно ничего не знаешь. Женщины, папа, – это инопланетяне. У них все не так, как у нас.
– Думаешь, у нее кто-то был? Она ушла не просто от меня, а к кому-то?
– Даже если и был, что с того? Или если сейчас у нее кто-то есть… Ты же все равно не простил бы ее, ведь так?
– Не знаю… Мне даже трудно представить, что она с кем-то другим, мне сразу становится так больно… Даже сердце останавливается.
55 
