62 
— А почему ты меня–то не разыскал? Разобрались бы по–мужски как–нибудь…
— Да не мог я, Петров, не мог! Как ты не понимаешь?! Порядочность меня подвела — фамильная черта наша, интеллигентность эта моя паршиво–пресловутая, будь она неладна. Не мог, и все. Наливай давай! Чего зря душу бередить…
Петров задумчиво открутил бутылочную пробку, молча разлил водку. Взяв свою рюмку в руки, долго вертел тоненькую ее ножку в пальцах, потом одним глотком опрокинул содержимое в себя.
— Значит, говоришь, двадцать пять лет крест нес? – тяжело взглянув на Андрея Васильевича, медленно проговорил он. – Пострадал шибко, значит, от своей порядочности? Ах ты, бедный мой рыжий Андрюха! Столько лет себя грыз! А знаешь, почему?
— Почему? – с вызовом посмотрел на него Андрей Васильевич.
- А потому, что у тебя вот там, где сердце должно быть, просто дырка торчит! Она и стучит так же, и кровь по жилам исправно гоняет, а только не сердце у тебя там, а дырка…
- Господи, и этот тоже про дырки… Вот уж воистину, яблоко от яблони… — тихо всплеснула руками Татьяна Львовна и, обернувшись к Петрову, произнесла с укоризной:
— Ну, зачем ты так, Митенька? Согласись, что он ведь действительно очень порядочно поступил. Ты знаешь, мы уже пять лет практически вместе, а он никак не мог из семьи уйти — дочь боялся оставить… Зря ты так, Митенька!
— Да на хрена вообще нужна такая порядочность, Таня! И не порядочность это, а свинство сплошное… Он, видишь ли, помнил все время! Смотрел и помнил, воспитывал и помнил, любил и помнил… Да не бывает так! Не бывает такого, чтобы любовь – отдельно, а порядочность – отдельно! А я? А меня тогда на каком таком основании отцовства лишили? Вы оба, оба меня его лишили…
Внутри у него уже все бушевало от возмущения, будто его обманули как–то совсем уж по–крупному, обидели, нагло обвели вокруг пальца. На Таню он по большому счету не особо сердился – женщина все–таки, ей все позволительно. Но вот Андрюха, рыжий интеллигентный молчун Андрюха, можно сказать, сейчас ножом пырнул ему в самое сердце. Не понимал Петров такой мужицкой порядочности. Такой, которую самому себе через страдание доказывать надо – за чужой счет, получается. Мазохизм какой–то. Все шиворот навыворот, и божий дар вместе с яичницей. И что это за генетическая ревность–гордыня такая – мой ребенок, не мой ребенок… Петрову тут же и Артемка его припомнился : когда привел он мальчишку в семью, ни разу ему не подумалось, чей он на самом деле сын да от кого любимая им женщина мальчишку того рожала…Раз живет с ним рядом – значит, сын. И все. И никаких таких дополнительных страданий. И никаких доказательств пресловутой своей порядочности. И никакого интеллигентского садомазохизма….
Будто задохнувшись, он торопливо открутил бутылочную пробку, плеснул себе еще водки и тут же сердито выпил, со стуком поставив рюмку на стол. И вдруг, изо всех сил хлопнув по этому столу ладонями, заговорил жестко:
— Так! А где она, моя дочь? Я ее видеть хочу! Прямо сейчас! Я ее двадцать пять лет не видел, в конце концов! Как хоть зовут–то ее?! — уже почти выкрикнул он свою последнюю фразу.
— Тише, Митенька, тише. Чего ты кричишь? Говорю же тебе — Люся ее зовут, полное имя – Люсьена… – растерянно пыталась успокоить его Татьяна Львовна.
— И ты! И ты меня тоже обманула! Зачем, Таня? Ты–то почему мне про сына ничего не сказала?
— А зачем, Митенька? – пожала плечами Татьяна Львовна. — Что бы это изменило–то? Мне ведь от тебя ничего не нужно было…
— Причем тут нужно – не нужно, Тань? Ребенок – он же не твоя собственность! Не вещь, судьбой которой ты можешь сама распорядиться, как тебе хочется…Эх, Таня, Таня… Тоже горделивой своей порядочностью наслаждалась, да? Я, мол, сама и только сама?
— Да, Митя, сама! А ты хочешь, чтоб я на обиду изошла? Чтоб жаловалась на всех углах на отца–подлеца? Нет уж! Не хотела я просто, как другие, унизительной помощи ждать да ребенка с тобой делить. Считай, что я его только для себя родила. И спасибо тебе за Илью — он замечательный мальчик. Не без странностей, конечно, но что делать? Как говорится, яблоко от яблони… И сюда ты, наверное, тоже зря приехал, Митенька, — только мальчика зря растревожишь… А как ты узнал–то про него, кстати?
— Он сам ко мне приезжал, Тань… А я, представляешь, так растерялся вдруг, и даже не поговорил с ним…
— Сам?! Илья – сам? – ахнула удивленно Татьяна Львовна. – Да не может быть… А когда? Боже, я с ним с ума скоро сойду…
62 
