Последние отзывы

  57  

— Ты чего такая задумчивая? – посмотрев ей в лицо с высоты своего роста, спросила вдруг Татьяна. – Идти, что ль, к ним боишься?

— Да не то чтобы боюсь, Тань. Сама не знаю. Понимаешь, виноватость меня грызет и грызет в последнее время. Не привыкла я быть перед своими детьми виноватой, и все тут. Больше командовать привыкла…

— А я, ты знаешь, боюсь. За себя боюсь. Вдруг не сдержусь и опять на Ритку орать начну? Меня иногда несет, я собой не владею. А она, зараза такая, ни в чем мне не уступает! Ну вот что у меня за характер такой, а? Через него и мужика потеряла…

— Тань, я все не решаюсь тебе рассказать… Я ведь знаю твоего мужа. Недавно с ним познакомилась. Так уж получилось, что спас он меня. Только не спрашивай про подробности, ладно? Хоть убей – не смогу про это говорить. Зареветь боюсь. Одно только могу сказать совершенно определенно – он у тебя замечательный. И, по–моему, очень тебя пор любит…

 Татьяна остановилась посреди тротуара и с удивлением уставилась на Асю, будто не поверила в только что ею произнесенное. Так ничего и не сказав, медленно и задумчиво двинулась дальше. А пройдя несколько шагов, снова остановилась и снова уставилась непонимающе. Ася, разглядев в ее глазах просящийся наружу вопрос и пожалев ее по–бабьи, все–таки решилась ответить на него сама:

— Тань, да один он живет. Один. Нет у него никого. Он у бывшего своего воспитанника, у Коли, угол как бы снимает.

— У дебила этого?

— Ну зачем ты так…

 Татьяна резко мотнула головой, как уставшая пристяжная, и быстро пошла вперед, словно опаздывала куда. Асе пришлось бежать за ней почти бегом, и вскоре она взмолилась отчаянно и сердито:

— Да постой ты, господи! Чего понеслась–то так! Бегу за тобой, как жалкая женщина! У меня же шаг короткий, да каблуки еще! Да сумки!

 Татьяна, обернувшись, остановилась, потом рассмеялась беззлобно и произнесла уже более миролюбиво:

— Ой, да ты прости меня, Асенька! Просто я за эти полгода столько всего себе надумала, что и не рассказать. То ненавидела его, то любила безумно, то обижалась, то вдруг внутри себя в споры с ним вступала… Извелась вся! А ты – как обухом по голове…

— Да ничего не обухом! Просто сказала, что знакома с твоим драгоценным Котом, и все. А про Колю ты зря так презрительно говоришь. Все равно так нельзя, нельзя…

— Это Кот тебя этому научил?

— Чему?

— Дебилов своих защищать – чему…Вот объясни мне, глупой, ради бога – разве можно посвятить всю свою жизнь дурдому? Это что, пунктик такой, что ли? Надо было с золотой медалью окончить школу, потом университет с красным дипломом – для чего? Чтобы копаться в человеческих отбросах? Учить их быть пригодными для нормальной жизни? Или адаптировать, как он сам выражается? А зачем? Для чего? Неужели для того только, чтобы самому вместе с ними деградировать потихоньку, да?

— Но это его выбор…

— Да знаю я! Всю жизнь только это и слышу – и про выбор, и про то, что кто–то должен… Кому, кому он должен–то?

— Себе, Тань, наверное. Надо быть верным самому себе. И делать то, что должен. Как сам этот долг чувствуешь. Помнишь, во времена нашей молодости слово такое в ходу было – призвание? Хорошее слово, между прочим. Так вот, каждый должен следовать этому своему призванию, и не изменять ему направо и налево. И никого не слушать. Я раньше тоже этого не понимала. Вернее, изо всех сил сопротивлялась этому пониманию. И зря, как оказалось.

— А теперь, значит, понимаешь?

— Да. Теперь, пожалуй, да, слава богу. И к Пашке для этого вот иду. Чтоб сказать – понимаю…

 Татьяна вздохнула и замолчала, шла медленно рядом, низко опустив голову. Потом подняла к Асе лицо и тихо проговорила:

— Ты знаешь, где–то в глубине души я тоже все понимаю… А потом будто ветер во мне поднимается и перебалтывает все в голове, и несет меня опять со страшной скоростью неизвестно куда… Хорошо, что хоть Ритке моей такой же крутой характер достался – может мне такой отпор дать, что мало не покажется. А если бы нет? Кем бы она тогда выросла? Забитым матерью жалким существом?

— Витамином…

— Каким витамином?

— Каким? А таким вот – чертовой добычей. Слушай, а мы ведь пришли, кажется! Вон, смотри, дом восемнадцать…

 Они поднялись по скрипучей деревянной лестнице двухэтажного дома, такого ветхого, что казалось, он вот–вот начнет рассыпаться на глазах, как карточный домик, и долго нажимали по очереди на кнопку дверного звонка около обшарпанной деревянной двери, прошитой затертым дерматином, будто кто–то долго и старательно водил по нему грубым наждаком. Сообразив, наконец, что по ту сторону двери никаких звонков и не слышно, начали просто в эту дверь стучать костяшками пальцев, пока она не открылась, явив им очаровательную толстушку в стареньком халатике, с веснушками на курносом носу и следами ямочек на круглых плотных щечках.

  57