Особенно,... 
30 
— Да я не о том! Ты не бойся, я все–все пойму. Может, ты влюбилась, Мисюсь? Расскажи… Мы вместе решим, что делать…
— А что делать? – вдруг зло повернулась к ней Мисюсь. – Что, что мы можем сделать? И не ходи вокруг да около, я прекрасно понимаю, что ты хочешь мне сказать! Что я в твоего мужа влюбилась, да?
— Да, Мисюсь. Именно об этом я у тебя и хотела спросить…
— Ну так и спрашивай! А то - вместе решим, вместе решим…Чего ты из себя интеллигентку тут строишь? Передо мной–то зачем? Ревнуешь – так и скажи! По простому! И не надо меня воспитывать, поняла?
— Успокойся, сестренка. Не злись. Давай все–таки поговорим.
— Ага, поговорим! И решим! Да что, что мы с тобой решим? Он же твой муж, и ты мне никогда его не отдашь! Умрешь, а не отдашь! Так ведь?
— Мисюсь, прекрати! – Все–таки перешла на повышенный голос Тина, не выдержав ее юно–наглого напора. – Ты хоть понимаешь, что ты сейчас несешь? Ты понимаешь, в какое неудобное положение всех нас ставишь своими фантазиями? В конце концов, это же неуважение к Антону Павловичу… Он тебе не мальчишка–ровесник! И чего это тебе вздумалось вдруг вообразить, что ты в него влюблена?
— А… Он что, тебе сам сказал?
— Ну, это не важно… В общем, делай выводы, Мисюсь! Мне эта ситуация тоже очень неприятна! Не хочешь со мной говорить – пожалуйста! Но с Антоном Палычем уж будь добра, веди себя прилично! Уж постарайся, чтоб мне не было за тебя стыдно!
— Тогда и ты веди себя прилично, поняла? И не надо тут из себя добрую любящую мамочку изображать! Давай поговорим, давай решим… Вот роди себе ребенка, его и воспитывай! А меня не надо! Да ты меня и не любишь вовсе! Не любишь! Не любишь!
Я же вижу!
— Почему, Мисюсь? Я очень тебя люблю. Ты же знаешь… — снова оторопела от ее напора
Тина.
— Да? Любишь? Да ты же только и делаешь, что постоянно унижаешь меня перед ним! Сюсюкаешь со мной, как с маленькой–глупенькой… И разговоры свои специально книжно–умные при нем заводишь, чтоб показать, какая я дура неученая! Что книжек не читаю! Ах, поэтика Чеховского языка! Ах, расчудесный его текст! Ах, грустный подтекст! – снова скривила Мисюсь злую гримаску, пытаясь изобразить присущие Тининому голосу интонации. – И вообще, не говори со мной больше об этом! Не хочу! Не хочу! И не нужен мной твой Антон Палыч вовсе! Раз он такой…такой… Раз он сам тебе все рассказал!
— А почему он не должен был мне этого рассказывать, Мисюсь? Я ведь ни ему, ни тебе не чужая. Ему, не забывай, жена, а тебе – родная сестра…
— Да причем здесь это! Жена, сестра…Ты не понимаешь! Не понимаешь! Я ему сама открылась, а он…
— Ты и в самом деле сейчас рассуждаешь, как ребенок, Мисюсь. Как маленькая обиженная девочка. Девочка–эгоистка. Что из того, что сама открылась?
— А то! Я же думала, он порядочный! А он взял и все тебе рассказал! А мне теперь как быть? Заешь, как мне больно? И ты тут еще со своими беседами! Уйди, Тина, не хочу я с тобой беседовать! Не хочу! Не хочу!
— Мисюсь, успокойся… Ты что, и в самом деле в него влюбилась, выходит? Но это же… Как же… И что нам теперь делать, Мисюсь?
— А что делать? Ничего не делать! Не бойся, ничего с твоим мужем не случится. Раз он такой, и не надо тогда ничего…
Расплакавшись, Мисюсь убежала в свою комнату и просидела там, закрывшись, до следующего утра. Даже к ужину не вышла. Приехавший с вечерних лекций Антон ни о
чем Тину не спросил и отсутствия Мисюсь за столом как бы и не заметил. С этого
времени у них вообще началась очень странно–неудобная жизнь. Многие вещи перестали проговариваться громко и вслух, как бывало это раньше, и глаза у всех троих затянулись невидимой, но достаточно плотной дымкой этой недоговоренности, и детская резвость Мисюсь разом ушла из нее, обернувшись холодным уважительным смирением по отношению к «сестре–благодетельнице», принявшей ее в свой большой дом с мезонином… И по отношению к Антону Мисюсь изменилась, была с ним очень уж подчеркнуто вежлива. Так обычно ведут себя обиженные начальниками подчиненные, желая хоть каким–то образом продемонстрировать свою тайную обиду, которую по законам субординации просто так и не выскажешь. Хотя на посторонний взгляд семейные их отношения выглядели весьма прилично. Все, в общем, было так, как и раньше. Антон с Тиной уезжали утром в университет, вели долгие между собой интересно–творческие литературные разговоры, ходили в гости, вечером все собирались за ужином, и супружескими ночными радостями Антон с Тиной себя ничуть не обделяли, и любили друг друга по–прежнему. Антон, Тине казалось, даже намного чаще стал говорить ей о своей любви, чем раньше…
30 
